– Сколько раз я тебе говорил, кушать – это лакейское слово! Я не «кушаю»! Я – ем! Ясно?! А по утрам я и этого не делаю!

– Да ясно, ясно! Димочка, что ты нервничаешь, ей-богу?! – Она уронила полотенце и наклонилась, чтобы поднять его. От этого Грозовскому сделалось совсем нехорошо.

– Почему ты все еще в таком виде?! Я тебя ждать больше не намерен!

– Все, все, все. – Надя занавесила полотенцем грудь и повернулась попой.

Скрылась, наконец, фея… Но тут же появилась снова – с прикрытой попой, но голой грудью.

– А ты все-таки покушай, Димочка. А то вредно с утра до вечера не кушать.

– Тьфу!

Ушла все-таки, оставив мокрые следы на полу. Все Венеры отдыхают. А Боттичелли кусает локти в гробу. Вернее, переворачивается… Грозовский перевесил котят в гостиную и выключил музыку. Открыл холодильник и съел котлету – время убить.

Надежда не появлялась.

Он выскочил в коридор, заколотил в дверь ванной.

– Я тебе последний раз говорю, если ты сию минуту оттуда не выйдешь, я уеду один! Я опаздываю, ты это понимаешь?!

Дверь открылась. Надя стояла перед ним по-прежнему голая, мокрая и невозмутимая. Хорошо, хоть полотенце перестала мучить.

– Димочка, ну не могу ж я голая выскочить! Одеться-то дай!

Дверь захлопнулась.

Грозовский взвыл, пнул Хотея в его волшебный живот и зло сообщил:

– Я уехал!

Дима вышел из квартиры, громко захлопнув дверь. Прижался спиной к стене, слушая удары своего сердца.

Не прошло и пары секунд, как вылетела наспех одетая Надя. Волосы небрежным пучком собраны на затылке, из макияжа только розовая помада, платье совсем не «посольское», с какими-то рюшами, зато туфли – отпад. Грозовский их сам выбирал.

– Димочка, – запричитала она, не заметив его, – ну куда же ты, Димочка?!

Надя ринулась вниз по лестнице, но он поймал ее за руку.

– Стой!

– Димочка! Я так и знала, что ты пошутил…

– Секса нет, личной жизни нет, – проворчал Дима, запирая дверь на ключ. – Одни голландцы.

– А чем секс от личной жизни отличается, Димочка?

– Я тебе потом объясню…

* * *

Ольга весь день ходила за Барышевым как привязанная. Он в кабинет, она в кабинет, он в гостиную, она в гостиную, он на кухню, она…

– Оль, да не денусь я уже никуда. Мне туда нужно, – он глазами выразительно показал на дверь ванной.

Она просидела на полу под дверью, как верная собачка, пока он не вышел.

– Оль, – Сергей поднял ее с пола, зацеловал лицо. – Ну не надо так…

Но по-другому она не могла.

Ночью она опять задыхалась, но не от кошмаров, а оттого, что ей было мало Сергея. Задыхалась от нежности и любви…

Впрочем, он тоже ходил за ней как привязанный. Ровно до того времени, как понадобилось ехать в «Стройком».

На завтрак Ольга приготовила омлет. Потом забыла и опять приготовила, не заметив прежний. С ума, в общем, сошла от любви.

Когда Сергей допивал кофе после двух омлетов, она снова не удержалась, и глаза наполнились слезами.

– Раньше я думала, что самое страшное в моей жизни уже было… До того сообщения в новостях я так думала.

– Забудь об этом. Нельзя же так себя терзать. – Сергей взял ее руку, прижал к щеке.

– Я постараюсь. Но думаю, что не смогу. Я, наверное, слишком сильно тебя люблю.

– Это не так уж плохо. Во всяком случае, мне так кажется.

Они встали, все-таки нужно же было как-то отрываться друг от друга и начинать жить привычной жизнью – ходить на работу, вести хозяйство.

– А вдруг ты мне снишься? – в сотый раз высказала Ольга свои опасения.

Он подумал немного и ущипнул себя за щеку, словно проверив свое тело на призрачность.

– Не думаю. Я для этого чересчур материален. Разве ты не чувствуешь?

Он положил ее руку себе на грудь. Под Ольгиной ладонью уверенно и сильно билось барышевское сердце.

– Все равно мне кажется, что все это сон.

– Надеюсь, не кошмар?

– Нет, сон чудесный, и я очень боюсь проснуться…

– Я постараюсь, очень постараюсь тебя не будить. Я буду беречь твой сон…

С лестницы вихрем слетели дети, колотя друг друга портфелями.

– Мам, мам! – Маша требовательно тряхнула Ольгу за подол. – А Петька точно наш?

– Что? – не поняла Ольга.

– Ну, ты уверена, что это наш ребенок? – серьезно спросил Миша.

– Абсолютно. – Ольга расхохоталась. Вот такого уж точно не бывает во сне!

– А почему ты уверена?

– Потому что это я его родила, а такое событие трудно забыть!

– Мам, ну ты же сама говорила, что там, откуда детей забирают, их много-много. Как ты узнала, который наш?

Сергей схватил Мишку за плечи, придвинул к себе и, присев, серьезно спросил:

– А почему вы решили, что Петька не наш?

– Потому что он на нас не похож. Мы белые. А он красный. Мы не орем, только деремся, а он все время орет.

– Вы тоже иногда орете, и еще как! – засмеялась Ольга. – Так что не волнуйтесь, Петька наш ребенок. Все в порядке. И давайте дуйте на улицу, машина давно пришла.

– А почему мы не с папой ездием, а с дядей Володей? – Маша, похоже, уже забыла, что минуту назад ее больше всего волновало родство с Петькой.

– Ездим, а не ездием, – машинально поправила Ольга. – Потому что вам в школу, а папе на работу.

– Потому что у нас машин много, да?

– Идите уже!

Ольга проводила детей до двери. Нужно было начинать жить привычной жизнью…

– Я побежал. – Сергей вышел, вернулся, поцеловал ее и снова ушел.

* * *

Даше приснилось, что она маленькая и мама еще жива, поэтому из кухни несется аромат оладий, варенья, свежезаваренного чая и слышится мамино пение – что-то грустное, про любовь, которая оказалась миражом и обманом…

Сон был таким реальным, что Дарья, проснувшись, не поняла – почему она одна в этой чужой стильной квартире, почему не пахнет оладьями и свежезаваренным чаем, почему не слышно маминого пения…

Даша села, с силой сжала виски, пытаясь прийти в себя.

Мама давно умерла. Слишком давно, чтобы помнить ее пение и оладьи, которые она пекла по утрам.

Гораздо лучше Дарья должна была запомнить беспробудное пьянство отца, запах перегара с утра, грязную посуду с засохшими хвостами селедки, бесконечных его собутыльников и безысходное чувство одиночества, которое зародилось у нее лет в двенадцать и продолжает грызть ее до сих пор…