Она завыла вместе с ними.

Сейчас. 11 марта, 1956. Прага – Рим

Стая держалась плотно, соединившаяся в хрупкую конструкцию колес и шестеренок. Гонщики двигались, как стадо через предгорья с пятнами робкой весенней травы и торчащими обломками скал, через города с выстроившимися в ряд аплодирующими, размахивающими свастикой гражданами и камерами «Рейхссендера», установленными для идеального снимка.

Как занявшие первое и второе место, Кацуо и Лука выводили строй из пражского контрольно-пропускного пункта. Оба гонщика были далеко впереди, маленькие, как частицы грязи, испещрившие очки Яэль. Она страстно хотела быть с ними, выкручивать газ на полную и позволить дороге исчезать под ней. Метры проглатывались, как только четвертая передача набирала обороты.

Но этого не могло произойти по трем причинам. Такео, Хираку и Ивао. Они рассредоточились по дороге – третье, четвертое и пятое место. Именно те гонщики, которых Кацуо собрал у своего стола, отметила Яэль. Вероятно, для планирования именно этой тактики. Это было запланировано. Не было никаких сомнений. С момента, как они вырвались из Праги, трио сформировало свою блокаду, равномерно распределившись на асфальте в неизменной линии.

Дорога была заблокирована.

Юноши взяли ленивый темп. Мотоцикл Яэль бушевал за ними. Пойманная в ловушку третьей передачи (слишком медленно, слишком медленно), ее рука истосковалась по газу. Она пробила себе путь на шестое место через душившую стаю, вытеснив Ямато, Дольфа и Карла. Они по-прежнему были близко, отставая от нее всего на метр, когда она рванула за задним колесом Хираку.

Юноша был самым младшим из трех союзников Кацуо. Самым слабым звеном в этом механическом неводе. Рано или поздно Хираку ошибется, и когда он это сделает, Яэль будет готова.

Наблюдая, ожидая, наблюдая, ожидая. Километры прокручивались под брызговиком Хираку. Холмы поднимались, и воздух насытился вкусом гор: свежие пихты, серебристые искры снега. Тело Яэль начало болеть, сведенное судорогой от готовности и ожидания, ожидания, ожидания…

Но километры все растягивались и растягивались. И где-то впереди, Лука и Кацуо продолжали вырываться вперед, вперед. (Она больше не могла их видеть; оба юноши потерялись в изгибах горных дорог).

Еще один байк начал петлять, в опасной близости от лавандового дыма выхлопных газов Такео. Его колеса пожирали боковое дорожное пространство. Яэль потребуется несколько сантиметров, если она собирается сделать проход, прорвавшись через человеческий барьер в виде Кацуо.

«Прости меня, Ада!» – Свидетельством того, как медленно они ехали, было то, что она могла слышать брата Адель. Он кричал во все горло, когда наполовину сидел, наполовину стоял на своем байке.

Яэль не знала, как Феликсу удалось потеснить столько мест в герметичном строю. Удар, который он нанес Луке, срезал ему целый час, сделав его последним гонщиком, покидающим Прагу. Хотя все гонщики выезжали в одно время, их расположение определялось их местом на табло. Брат Адель был достаточно далеко в списке участников, так что Яэль с легкостью могла его проигнорировать. Но он был рядом с ней сейчас. Расслаивая ее концентрацию своими грозовыми глазами.

– Лука был прав! Я подмешал наркотики в твой суп! – прокричал он.

Никакого «Проклятье». Яэль наполовину поддалась искушению крикнуть ему это в ответ, но времени не было. Хираку, глядя через плечо, отвлекся на громкие признания Феликса. Это было то проявление нерешительности, которого так ждала Яэль.

Нажатие на газ вырвало ее вперед, ее байк рванулся к Хираку. Его рот округлился от неожиданности, ужаса. Колесо Яэль его даже не коснулось: хватило одной агрессии.

Байк Хираку резко съехал с дороги. Его крик был так же высок, как колесо, отброшенное в момент болезненного крушения метала. Один длинный шрам вспахал мятную, молодую траву: переплетенные байк и изуродованный юноша.

Его партнеры рассредоточились шире, пытаясь залатать брешь в своем ограждении. Но было слишком поздно. Яэль прошла через разрыв, включив самую высокую передачу. Дорога размоталась перед ней: широкая смоляная лента, струящаяся в пасть Альп. Придорожные листва размазалась в длинные неясные очертания. Крики неожиданного конца Хираку преследовали ее: тише, тише, тише.

У нее впереди еще километры.

Гравий и ямы. Склоны и изгибы. Тень и холод.

Это были горные дороги.

Яэль летела на крыльях кожи и ветра, мотоцикл напевал под ней. За каждым поворотом, каждым объездом большого валуна на скорости, она ожидала увидеть Луку и Кацуо. Но у юношей были собственные крылья… скорость, которая несла их через горный перевал. Даже превышение пределов ее двигателя на участках укутанной зимой дороги не сократили расстояние между ними.

Вечер собирался рано в узких ущельях Альп. Тени прильнули к краям очков Яэль, расползались по ее больным конечностям. Даже когда горы были далеко позади (ничего, кроме горных хребтов и памяти на фоне далекого горизонта), темнота нарастала. Ее усталость вселилась в нее на долгую ночь. Но Яэль продолжала рваться вперед.

Один за другим гонщики оставались позади, их фары съезжали во тьму. Тянулись к границам виноградников с голыми лозами, чтобы поесть и отдохнуть. Это было умное, осторожное движение. Предотвращающее недосыпания и полную усталость. Это было то, что следовало сделать Яэль – сделала бы – будь она нормальной гонщицей.

Если бы у нее не было всех этих красных карт и территорий, душивших ее изнутри. Если бы у нее не было пяти волков, а рядом не бежала бы галопом судьба Сопротивления. Если бы не эти двое юношей, преследовавших ее тем прошлым, которого у нее не было. Если бы у нее не было римского адреса, в который ей необходимо попасть прежде, чем она пересечет линию контрольно-пропускного пункта.

Ставки были выше нескольких часов истощения. Нескольких граммов голода.

Тебе больше нечего доказывать. Ты лишь все потеряешь.

Эти слова предназначались Адель. Нормальной гонщице.

Для Яэль они были в квадрате: все, все.

Поэтому она продолжала ехать.

Рим был завернут в сон, как покойник, похожий на скелет в лунном свете. Рёбра жалюзи стучали об окна. Дверные проемы и арки зияли пустотой, как глазницы. Потертые уличные камни напомнили Яэль зубы, сточенные до небольших кусочков. Даже его сердце было сделано из руин: Колизей вздымался навстречу рябой луне. Когда Яэль проезжала мимо него, она почувствовала силу этого места. Всю пыль времени, спадающую по его камням.

Когда Яэль убедилась, что вокруг некому было наблюдать, она заглушила двигатель своего мотоцикла и столкнула его с гоночной трассы, украшенной флагами Оси, в переулок, увешенный стиранным бельем на веревках. Одежда и белые простыни дрожали и перекручивались – тихий танец. Яэль задержалась под ними, вдыхая ароматы лавандового мыла и пропитанного влагой переулка. Пасть улицы зевнула. Пусто.