На нем тоже была желтая «обрадоровская» футболка. Я согласилась: Пасео-де-ла-Реформа был всего в двадцати минутах ходьбы от школы.

Демократия – явление сравнительно новое для Мексики. Страна вплоть до выборов в 2000 году находилась под «мягкой диктатурой» Институционно-революционной партии (ИРП), которая захватила власть в 1929 году, когда после кровавых конфликтов, один за другим следовавших за Мексиканской революцией 1910–1917 годов, жесткий стиль правления импонировал большинству народа. ИРП подавляла любую оппозицию в течение семидесяти лет, используя бесконечную пропаганду, непотизм, фальсифицируя итоги выборов и бросая подачки бедным крестьянским общинам. Критиков режима подкупали хорошо оплачиваемыми должностями и взятками. Если это не срабатывало, они просто исчезали.

Со временем правительство потеряло всякую осторожность. Тысячи участников мирной студенческой демонстрации были расстреляны войсками в 1968 году – об этом ежегодно вспоминают в траурный день «Резни в Тлателолько». Затем была запоздалая и неадекватная реакция правительства на землетрясение 1985 года, поначалу отвергнувшего международную помощь, а потом – два изнурительных экономических кризиса, в 1980 и в 1990 годах.

Эти ошибки укрепили оппозицию, и в 1988 году ИРП была вынуждена применить еще более грубые методы для фальсификации итогов выборов. Эти выборы саркастически называют «ночью, когда рухнула система». Когда была подсчитана половина голосов, компьютеры таинственным образом вырубились, а на следующий день ИРП объявила о своей победе – как всегда!

Потом, в 2000 году, к удивлению всей нации, на выборах победил «ковбой» из «Кока-колы» Винсенте Фокс – кандидат от правой Партии национального действия (ПНД). Мексика наконец стала демократической страной. Однако в 2006 году шестилетний срок президентства Фокса подошел к концу, а баллотироваться на второй срок запрещено мексиканской конституцией. Новым кандидатом от ПНД стал Фелипе Кальдерон. И тут, не понимаю почему, Фокс – сам давний борец за демократию – вдруг уподобился своим предшественникам и активно занялся фальсификацией итогов выборов.

Объяснение, которое дал этому Октавио, начинало казаться мне все более разумным: это обвинение в фальсификации было всего лишь уловкой с целью увеличить популярность соперников – Партии Демократической революции (ПДР), пробудив дремлющие революционные страсти.

Когда мы с Эдгаром шагали в сторону Пасео-де-ла-Реформа, я спросила его, что он думает о мотивах Винсенте Фокса. Он обрисовал мне гораздо более мрачную картину. Эдгар считал, что в Мексике никогда не было демократически избранного президента. Он объяснял победу Фокса в 2000 году не чем иным, как соглашением между ПНД и ИРП в целях сохранения существующих кругов власти и защиты интересов бизнеса. То же самое относится и к выборам 2006 года. Если бы левой партии Обрадора, ПДР, позволили победить, это вылилось бы в антикоррупционные расследования и политические убийства бывших президентов. Личные счета Фокса также подпадали под подозрение, и у него, возможно, были серьезные основания не допустить официального расследования.

На улицах скопление машин было плотнее, чем обычно. Идти по дороге было легко, потому что заторы были такие, что казалось, будто машины стоят на парковке. Некоторые водители не спускали больших пальцев с гудков, так что нам с Эдгаром приходилось кричать друг другу, лавируя между машинами. Другие просто ругались во весь голос.

В то время как весь остальной город, казалось, погрузился в хаос, проспект Пасео-де-ла-Реформа – источник всех этих неприятностей – являл собой один сплошной праздник. Один из крупнейших и важнейших проспектов столицы, он тянется с запада на восток через весь город. На нем десять полос движения, а вдоль высажены гигантские деревья и стоят различные памятники. На этом проспекте находятся фондовая биржа, американское посольство, федеральный суд и Лос-Пинос – президентская резиденция.

Теперь проспект выглядел так, как я всегда представляла себе Вудстокский фестиваль. Вместо машин толпились огромные массы народа. По обе стороны улицы были поставлены палатки, и ряды их тянулись вдоль дороги в бесконечность. Транспаранты с политическими лозунгами, растянутые через улицу, гласили: «Voto por Voto» («Подсчитаем голос за голосом») и «NO al Pinche Fraude» («НЕТ – чертову надувательству!»).

Несмотря на серьезность этих заявлений, атмосфера на улице царила прямо-таки праздничная. Несколько танцовщиц в огромных масках из папье-маше, изображающих зловредных политиков, покачивали бедрами под спокойные ритмы регги. Чуть дальше был сооружен импровизированный ринг, на котором выступала команда борцов-любителей lucha libre. Мы с Эдгаром купили тамале у проезжавшего мимо разносчика с тележкой и устроились у арены смотреть представление. Босоногие крестьяне рядом с нами взревели и неистово захлопали, когда коренастый малый в пурпурном трико из лайкры сделал кульбит и поверг на обе лопатки своего еще более тучного соперника, тоже затянутого в лайкру.

В нескольких метрах от арены, если пройти дальше по улице, происходило состязание иного рода. Седовласые мужчины сидели рядами друг напротив друга, устремив взгляд на шахматные доски. Похоже, они не обращали никакого внимания ни на громкий бой барабанов по соседству, ни на юных полуобнаженных красоток, самозабвенно отплясывающих в такт. Внезапно хлынул дождь, и мы бросились искать укрытия в ближайшей палатке.

Внутри вокруг пластикового стола сгрудилось семейство, на вид – сельские жители. Пожилая женщина стояла в углу, помешивая что-что в большом котелке над очагом. От чада горящих дров у меня возникло ощущение, будто я в деревне. Мужчина, сидевший во главе стола, жестом пригласил нас сесть вместе с ними. Женщина подошла к нам и, не говоря ни слова, поставила перед нами по миске дымящейся похлебки.

Эдгар заговорил со стариком. Это были крестьяне из какой-то глухой деревни со странным названием. В большом городе они в первый раз. Я посмотрела на их босые ноги и рваную одежду. На что они умудряются здесь жить? – недоумевала я.

Стемнело, и дождь стих, зажглись костры, и донеслись звуки акустической гитары. Мы с Эдгаром поблагодарили своих хозяев и пошли на звуки музыки.

Под статуей Ангела Независимости – одного из важнейших национальных символов Мексики – крестьяне-индейцы пели революционные народные песни под бренчание унизанных пирсингом активистов из неопанков. «Снимите колючую проволоку – это наша земля!» – кричали они.

Меня в глубине души коробило от этих революционных штампов, но в то же время мне хотелось остаться здесь навсегда. Трудно было не поддаться эйфории этого мирного гражданского сопротивления. Обнищавших крестьян, пожилых академиков-социалистов и энергичных подростков из среднего класса объединяло одно – глубокая жажда протеста.

Когда мы брели обратно к станции метро, я спросила Эдгара, как это возможно, чтобы группа активистов вот так просто смогла перекрыть одну из главных магистралей города, и почему для разгона протестующих не привлекаются войска.

Эдгар объяснил мне, что эту блокаду организовала не какая-нибудь горстка активистов, а само правительство штата. Обрадор последние три года был губернатором штата Мехико, и ПДР по-прежнему у власти в столице. Теперь все было понятно. Наверное, и вправду такой масштабный антиправительственный фестиваль могло организовать только правительство.