Существует тревожный и потенциально более длительный аспект этого «кровоточащего» эффекта, связанный с концепциями нейропластичности, подчеркнутыми в этих буквах: чем больше мы читаем в цифровом формате, тем больше наша базовая схема мозга отражает характеристики этой среды. В своей книге «Отмели» Николас Карр напоминает нам об озабоченности, высказанной Стэнли Кубриком, что в цифровой культуре мы должны беспокоиться не столько о том, станет ли компьютер таким же, как мы, а о том, станем ли мы такими же, как он.

Исследования чтения подтверждают обоснованность таких опасений. Наш читающий мозг – это сумма многих процессов, большинство из которых непрерывно формируется под воздействием требований окружающей среды. Например, отмеченные изменения, в качестве нашего внимания неразрывно связаны с потенциальными изменениями в памяти, в частности с его короткой формой, называемой рабочей памятью. Вспомните первые прожекторы, которые зажглись под цирковым шатром для чтения. Мы используем рабочую память, чтобы удерживать информацию в течение короткого времени, чтобы мы могли сосредоточиться на ней и манипулировать ею для когнитивной функции или, например, удерживая числа «в уме» для математической задачи, буквы при расшифровке слова или слова в краткой памяти при чтении предложения. В течение многих лет существовал почти универсальный принцип, который психолог Джордж Миллер назвал «правило 7 плюс или минус 2» для оперативной памяти. Вот почему большинство телефонных номеров имеют семь цифр, причем код города, по словам Миллера, может восприниматься и быть запомнен как нечто единое целое. В своих более поздних работах Миллер писал, что число семь было скорее метафорическим, чем чем-то определенным, конкретным. В самом деле, недавние исследования оперативной памяти показывают, что число битов, которые мы можем запомнить без ошибок, может быть «4 плюс или минус 1». До недавнего времени я предполагала, что метафорическое число семь Миллера было просто неточным сравнением, учитывая более новые данные о нашей оперативной памяти, и начала ставить под сомнение это предположение. Наоми Барон процитировала отчет 2008 года, заказанный Lloyds TSB Insurance и довольно драматично названный «Пятиминутная память стоит британцам 1,6 миллиарда фунтов стерлингов», в котором средняя продолжительность внимания взрослых была определена чуть более пяти минут. Хотя пять минут могут показаться довольно невпечатляющими, более примечательно то, что это едва ли половина того, что было всего десять лет назад. Важно отметить, что, хотя в докладе речь шла скорее о внимании, чем об оперативной памяти, связи между ними были хорошо изучены. Подобно нити Ариадны, вполне можно связать отмеченные проблемы с запоминанием рассказов при чтении на цифровом носителе с изменениями в объеме внимания и памяти. Вспомним, что Сократ доказывал, что письменный язык, расхваливаемый другими как записи нашей памяти, на практике является «записями забвения». Сократ считал, что, если люди начнут полагаться на письменную форму языка для сохранения своих знаний, они больше не будут использовать свою высокоразвитую память так, как раньше. В нашем переходе от нашей культуры чтения к цифровой мы должны рассмотреть, будут ли различные формы памяти также меняться с новым, цифровым, форматом. Формат нашей культуры заключен не столько в том, чтобы забыть, сколько в том, чтобы не вспоминать одно и то же. Во-первых, потому, что мы слишком сильно разделяем наше внимание, чтобы наша рабочая память функционировала оптимально; и во-вторых, потому, что мы предполагаем, что в цифровом мире нам не нужно помнить так, как мы помнили в прошлом.

Современная вариация беспокойства Сократа состоит в том, что наша возросшая зависимость от внешних форм памяти в сочетании с разделяющей внимание бомбардировкой множеством источников информации кумулятивно изменяет качество и возможности нашей оперативной памяти и в конечном счете ее закрепление в долговременной памяти. И правда, есть некоторые тревожные оценки, которые показывают, что средняя продолжительность памяти многих взрослых людей уменьшилась более чем на 50 % за последнее десятилетие. Нам нужно будет постоянно повторять подобные исследования. Но на этом цепь не заканчивается.

Все, что имеет отношение к чтению, связано: читатель, автор, издатель, книга; другими словами, настоящее и будущее чтения. Со временем последствия изменения поведения в том, как мы читаем, не могут не влиять на то, что мы читаем и как это написано. Последствия этих изменений могут повлиять на различные аспекты письменной речи, начиная от способности человека уделять достаточно времени распаковке многослойных значений слов до использования писателем слов и предложений, которые требуют и вознаграждают читателя за сложный анализ; к оценке культуры ее авторов. Итало Кальвино высказал такую мысль: «Для прозаика успех состоит в поиске меткого словесного выражения, которое время от времени может быть результатом мгновенной вспышки вдохновения, но, как правило, включает в себя терпеливый поиск mot juste-точного выражения, предложения, в котором каждое слово является незабываемым, наиболее эффективного соединения звучания и замысла, идеи автора… емкой, сконцентрированной и запоминающейся».

Не упустят ли читатели XXI века, увлеченные словесными штампами, половину слов, содержащихся во фразеологизме Кальвино? Или, когда они поймают «вдохновение», «точное выражение», «эффективное соединение» и «незабываемый», будут ли они думать, что они поняли суть, что они не упустили возможность увидеть тяжелейшие пути писателя к истине и красоте в каждом тщательно подобранном, слове и мысли? Кальвино посвятил свою жизнь достижению точности, утонченности и легкости в написании, которые могут стать невидимыми или, что еще хуже, неуместными для читателей-скиммеров, которыми мы можем стать.

Недавно я прочитала эссе о чтении редактора журнала «Нотр-Дам» Керри Темпл, который сделал такое наблюдение: «Когда я читаю рукопись, присланную нам для публикации, я ее распечатываю. Я стараюсь читать печатную версию, а не экранную. Это помогает мне действительно читать слова, обращать более пристальное внимание, полностью участвовать в рассказываемой истории, быть с ней, когда я ее читаю. Я делаю это потому, что моя работа в качестве редактора требует от меня заботиться о глубине и качестве, нюансах и содержании историй, которые мы рассказываем на наших страницах. Я делаю это еще и потому, что, как писатель, знаю, как много труда вложено в создание прозы. Автор заслуживает моего внимания к деталям; я с почтением и вдумчивой сосредоточенностью вникаю в суть того, что хотел передать нам автор».

Этот отрывок иллюстрирует, на что мы надеемся при встрече замыслов автора и внимания читателя. Менее радостно, однако, что мы начинаем наблюдать прямое и косвенное влияние цифрового распознавания слов, текста, разрушающего шаблоны чтения современных читателей, на то, как они читаются и на то, как эти тексты пишутся. Когда издатели вынуждены учитывать потребности разных читателей, к примеру тех, чей стиль беглого чтения плохо приспособлен к длинным, сложно сформулированным текстам, к сложным мыслям, которые не так легко или быстро схватываются, или к словам, которые считаются менее необходимыми, от всего этого культура претерпевает изменения, масштаб которого мы еще не можем оценить. Не так давно Дэвид Брукс написал колонку о красоте и о том, что она пропала без вести. Брукс никого не винил. Он не давал никакого обезболивающего средства. Он просто описывал то, что незаметно теряется нами, когда мы «случайно» отказываемся от взгляда на мир, в котором красота, истина и добро неразрывно связаны и где само восприятие красоты может быть путем к жизни, где добродетель и благородство занимают достойное место. Подобно прозрению, восприятие красоты, будь то в чтении или в искусстве, формируются благодаря тем же способностям, которые лежат в основе осмысленного чтения. И подобно прозрению, только время, которое мы уделяем этим способностям, позволяет нашему восприятию красоты существовать достаточно долго, чтобы мы могли увидеть, распознать и понять больше. Ибо точно так же, как чтение не является исключительно визуальным, красота не сводится только к чувствам. В своем эссе «Спад» Мэрилин Робинсон писала, что красота, помимо всего прочего, является «стратегией акцентирования внимания». Если она не распознана, текст не будет понят. Красота помогает нам сосредоточиться на самом важном. Если наше восприятие красоты сводится к скольжению только лишь по тонкой поверхности слов, как водной глади, мы упустим глубины, лежащие ниже, красота никогда не приведет нас к познанию и пониманию, что скрыто в ее глубинах.