Сенека показывает нам неприглядную изнанку, но в мире этрусков эта сторона жизни порой проступала в более человечном облике. Некоторых из рабов называли по именам, они обладали индивидуальностью; близкие покойного как будто хотели доставить ему удовольствие, окружив в загробном мире заботами верных слуг — «смиренных друзей», по выражению того же Сенеки.

Те люди, которые на фресках в гробницах Авгуров или Триклиния развлекают гостей или участвуют в ритуальных играх в честь усопшего — атлеты и борцы, акробаты и жонглеры, а чаще флейтисты, танцоры и плясуньи и, возможно, актеры, — тоже рабы. У каждого тосканского правителя была своя артистическая труппа. По свидетельству Посидония, артисты были одеты более роскошно, нежели подобало их рабскому положению. Мы еще расскажем об этих великолепных платьях и накидках, яркие краски которых известны всем благодаря моде на этрусскую живопись, но тем не менее их носили рабы.

Тит Ливий рассказывает по этому поводу об одном примечательном случае. Дело было в начале IV века до н. э., незадолго до осады и разрушения Вей. В Вольсиниях, в храме Волтумны, собрался совет двенадцати городов, чтобы избрать предводителя союза и отпраздновать большой ежегодный праздник Одним из кандидатов был знатный житель Вей, который больше остальных пожертвовал на проведение игр. Тем не менее он не был избран, и досада его оказалась настолько велика, что прямо посреди спектакля он неожиданно отозвал артистов, «которые почти все были его рабами» — «artifices, quorum magna pars ipsius serui erant, ex medio ludicro repente abduxit». Сорвать священную церемонию — это возмутительно, этрусское благочестие такого не прощало. Но можно представить себе возвращение по виа Кассиа этих древних «Счастливцевых и Несчастливцевых» — унылую череду повозок с расстроенной труппой, спрятавшей свои яркие костюмы в сундуки.

Совершенно другими, но, без сомнения, столь же многочисленными, были деревенские рабы (familia rustica). Не стоит верить на слово рассказу Плутарха о впечатлениях Тиберия Гракха, который в 137 году до н. э. проезжал через Этрурию, направляясь воевать в Испанию, к Нуманцию: «Его поразила пустынность страны, где, среди полей и пастбищ, жили только чужеземные рабы и варвары». Это описание прибрежной части Этрурии — а Тиберий Гракх ехал по дороге вдоль берега, виа Аурелиа, — справедливо разве что для Мареммы и наименее плодородных районов Этрурии; но самое главное — его ценность имеет временные ограничения: речь идет о демографическом положении не только в Этрурии, но и во всей Центральной Италии во II веке до н. э., когда по ряду экономических и политических причин, выявленных историками, исчезновение мелких земельных наделов и распространение латифундий привели к обезлюдению сел на всем полуострове, так что пришлось использовать рабский труд, чтобы пасти скот на убранных полях. «Чужеземные рабы и варвары» — очень точное описание, и историки полагают, что речь идет, скорее всего, не о греках, а о карфагенянах, сардах, галлах, испанцах, которых войны массово выбросили на невольничьи рынки. Но в ранней Этрурии сельское население было несколько иным.

Тот же Тит Ливий сообщает нам несколько ценных сведений по этому вопросу. В конце IV века до н. э. римский легион под командованием консула К Фабия Руллиана прошел через дремучий Циминийский лес в окрестностях Витербо и вышел к тучным хлебным нивам Центральной Этрурии. Традиция семьи Фабиев сильно приукрасила подвиг своего героя, сохранив в качестве фона немногие подлинные факты. Неважно, родной или сводный брат консула отправился на разведку в сопровождении одного-единственного раба, сумев ускользнуть из всех ловушек, расставленных природой и врагом. Всё это сказки, однако детали до удивления достоверны. Этот римлянин знал этрусский язык, поскольку воспитывался в Цере в местной семье, с которой Фабии поддерживали дружеские связи.

Чтобы не быть узнанными, оба разведчика нарядились местными жителями: «Они пошли, одетые пастухами, взяв себе деревенское оружие — по серпу и по две рогатины». И когда основные силы углубились вслед за ними во вражескую территорию, то обнаружили там только небольшие отряды этрусских крестьян, спешно собранных их хозяевами: «tumultuariae agrestium Etruscorum cohortes repente a princibus regionis eius concitatae».

Итак, когда римляне оказались в окрестностях Клузия, Арретия и Перузии, они увидели возделанные поля, протянувшиеся вдоль обширных лесов (злаки и лес всегда были основными ресурсами Клузия), а среди них — оседлое население, весьма примитивное и не практикующее разделение труда, поскольку оно занималось скотоводством («они переоделись в пастухов»), земледелием (серп, чтобы жать хлеб) и охотой (рогатины). Эти крестьяне должны были по тревоге явиться на военную службу, используя свою утварь в качестве оружия, и образовывали импровизированные войска, боеспособность которых, похоже, была весьма невысокой.

Дионисий Галикарнасский назвал этрусских крестьян «пенестами»: это конечно же метафора, но очень удачная. Во время одной из легендарных войн между Римом и Вейями, которую историческая традиция относит примерно к 480 году до н. э., Вейи обратились за помощью к лиге двенадцати городов. «Подкрепления пришли со всей Этрурии», — пишет Тит Ливий. Но Дионисий Галикарнасский уточняет: «Со всей Этрурии прибыли самые могущественные правители, ведя с собой пенестов».

Так называли коренных жителей Фессалии, порабощенных после нескольких волн дорийских завоеваний. Прикрепленные к земле, как илоты в Спарте, они за известную долю доходов и гарантии защиты от насилия и лишения имущества возделывали землю хозяина и в случае необходимости несли военную службу в его отряде. Демосфен рассказывает нам о благородном фессалийце Меноне из Фарсала, который во время похода Кимона на Амфиполис предоставил Афинам 12 талантов серебра и «300 всадников, набранных среди пенестов». На таких же условиях лукумоны созывали на помощь Вейям ополчение своих вассалов. Сравнивая их с пенестами Фессалии, Дионисий уточняет, что этрусские крестьяне были свободными людьми, выступавшими по отношению к хозяевам в роли клиентов, однако, в отличие от Рима, этрусские господа относились к своим клиентам с презрением, поручали им грязную и тяжелую работу и подвергали телесным наказаниям, словно они действительно были рабами, купленными на рынках Греции или Азии. Дионисий этого как будто не замечает: будучи сторонником теории об автохтонности этрусского народа, своим упоминанием о пенестах он предоставляет лишний аргумент тем, кто видел в крепостных-клиентах на полях Этрурии дальних потомков народа Виллановы, арендующих земли, которые отняли у них завоеватели.

Когда он укоряет этрусских вельмож, что те заставляют своих «пенестов» заниматься работой, недостойной свободного человека, на ум приходят самые тяжелые виды труда — в рудниках и карьерах, где во времена античности трудились только рабы. Мраморные карьеры Луны (Каррара) начали разрабатываться только к концу Римской республики. Но очевидно, что горная промышленность, заложившая основы этрусского могущества в Популонии и Кампильезе, использовала рабский труд в огромном количестве, а оружейные мастерские, которые в одном лишь Арретии изготовили в 205 году до н. э. для флота Сципиона Африканского три тысячи щитов и столько же шлемов, 50 тысяч дротиков, гезумов[18] и копий, не считая топоров, лопат и кос, могли работать в полную силу только за счет многочисленных familiae рабочих-металлургов.