На террасу ресторана вошли и заняли столик пожилые господин и дама. У подошедшего официанта они спросили, можно ли видеть русского мальчика. Я подошел, и они заговорили со мной по-русски. Сначала они высказали предположение, что я латыш или эстонец из Прибалтики, но, услышав, что я из Петербурга и зовут меня Федором, да еще Кудрявцевым, старички пришли в тихий восторг.

— Русский, русский, из Петербурга, — повторяла умиленно старушка, поглядывая на меня. Подав старичкам «пфиф вайн», я занялся другими гостями.

Пообедав, старички стали рассчитываться. Подсчитав, сколько с них приходится за поданные блюда, старший официант, или, как он обычно назывался, цалькельнер, то есть кельнер-кассир (это был Франц Лерл), спросил:

— А сколько вы скушали хлеба?

— Чего? — не поняли старички.

— Сколько ломтиков хлеба вы съели за обедом? — повторил вопрос Франц.

— А мы не считали, разве это нужно помнить?

— Да, — вздохнул Франц, — в Австрии такой порядок — хлеб считают отдельно.

— Странно, очень странно, этак вы подадите нам чай и за сахар спросите отдельную плату, — возмущался господин. Потом, успокоившись, он рассчитался, заказал пару бутылок какого-то вина и попросил прислать к ним это вино на дом с тем условием, чтобы заказанное принес им в свободное от работы время русский мальчик.

Когда посетители из ресторана схлынули, я понес старичкам заказ. Жили они недалеко, и я быстро их нашел. Они занимали небольшую уютную меблированную комнату в частном доме. Среди немецкой обстановки комнаты я увидел на маленьком столике в углу небольшую раскладную, из трех частей, икону в серебряной оправе. Перед иконой горела лампадка.

Старички встретили меня приветливо, усадили в кресло, сели в кресла сами и начали расспрашивать, как я попал в Карлсбад, нравится ли мне здесь и когда я вернусь домой.

Я делился с ними впечатлениями и отвечал на вопросы.

— Ах ты господи, смотри ты, куда приехал Федя, — приговаривала старушка, а старичок, вспомнив, как здесь в ресторанах получают отдельно за хлеб, приговаривал:

— Да, брат Федя, это тебе не Россия, тут, брат, с хлебцем туго.

А я сидел, и мне почему-то вспоминалась повесть Гоголя «Старосветские помещики».

Наговорившись со мной вволю, старушка дала мне серебряный гульден (около одного рубля).

— Как вы мне много даете, здесь никто на чай по гульдену не дает, — заметил я.

— А это тебе и не на чай, а на гостинцы, — поправила меня старушка, а старичок повторил:

— Это тебе, брат, не Россия.

Дней через пять после этого я шел через площадь отправить в Петербург письмо брату Илюше, как вдруг услышал, что кто-то меня зовет:

— Федя, Федя, постой!

Я оглянулся. Ко мне поспешно шла та знакомая старушка, что дала мне гульден. Между прочим, с того дня я ни ее, ни ее мужа не видал, они больше у нас не были.

— А мы завтра уезжаем домой, в Россию, — сказала она, подходя ко мне. — Увидела, ты идешь, и хочу проститься. Ну так до свидания, Федя, — сказала она растроганно, — счастливо оставаться.

— До свидания, госпожа, счастливого пути, — ответил я.

— А это тебе, — протянула она мне гульден.

— Да за что, госпожа? — засмущался я.

— Возьми, возьми, это тебе на гостинцы.

Я взял. Она попрощалась со мной за руки и, торопливо перекрестив меня, повернулась и ушла.

Мне говорили, что в Карлсбаде имеется русская церковь. Вскоре после приезда мне захотелось в ней побывать. Узнав у товарищей, как ее найти, я пошел на нее посмотреть.

Церковь как церковь, в русском стиле, с главами в виде луковиц. Кругом много зелени и цветов. На двери церкви была приколота записка с извещением о том, с какого дня начнутся регулярные богослужения. Пока я ее читал, ко мне подошел скромно одетый худой человек и на каком-то языке, которого я сразу не понял, спросил меня о чем-то. Потом по некоторым, похожим на русские, словам я догадался, что он спрашивает, когда откроется церковь. Я объяснил. Он ушел. Я тоже пошел домой, но метрах в ста от церкви меня остановил постовой полицейский лет сорока, с рыжими усами, в клеенчатом шлеме. Он спросил меня о человеке, с которым я говорил у дверей храма. Я о нем ничего не знал. Полицейский поинтересовался мной. Спросил, где живу, работаю, кто я такой. Узнав, что я русский и приехал, чтобы научиться говорить по-немецки, похвалил меня и тут же начал учить своему языку. Показав на свои ботинки, сказал протяжно: «Шуэ», потом на перчатки на руках: «Хандшуэ». Эти слова я знал и без него. Он попросил назвать эти предметы по-русски. Я назвал. Он сказал:

— Заходи ко мне на пост, когда будешь здесь, я буду учить тебя говорить по-немецки, а ты меня по-русски, я очень люблю русский язык.

Я больше никогда не видел этого полицейского и не искал с ним встречи, хотя недели через три и приходил в русскую церковь, когда она была открыта и шла служба.

Это было в воскресенье. Войдя в храм, я обратил внимание, что среди молящихся было немало солдат и офицеров в австрийской военной форме. Было странно видеть, как они вместе со всеми крестились по-православному, в определенные моменты вставали на колени или склоняли головы, когда проходил дьякон с кадилом. По окончании службы, во время которой мне хорошо запомнился возглас священника, после упоминания российских благочестивейших и самодержавнейших государя, государыни, наследника и всего царствующего дома он четко, нараспев произнес:

— Обладателя страны сея, императора австрийского Франца Иосифа да помянет Господь Бог во царствии Своем всегда, ныне и присно, и во веки веков!

— Аминь, — пропел хор.

Позднее я сообразил, почему в русской церкви были австрийские военные, — потому что у «обладателя страны сея», его апостольского величества, как титуловали австрийского императора, среди подданных были целые славянские народы, и в том числе немало православных.

Через несколько дней после посещения церкви я, стоя на террасе, увидел подъезжающий автомобиль, в котором сидели молодая дама и мужчина.

— Здесь, — сказала дама по-русски, увидев на стене плакат на русском языке. Автомобиль остановился, молодая пара вышла из него и вошла на террасу.

— Юнге, — обратилась ко мне дама по-немецки, — у вас работает русский мальчик?

Она была молода, стройна и красива какой-то особенной русской красотой, приветливой и доброй, мужчина был под стать ей. Мне захотелось пококетничать с ними.

— Да, работает, — ответил я по-немецки же.

— Так позови его к нам, пожалуйста, — сказала она.

— Слушаюсь, — ответил я, повернулся и через коридор прошел служебную комнату и через две-три минуты вернулся к ожидавшим гостям и остановился перед ними.

— А где же русский мальчик? — нетерпеливо спросила дама после короткой паузы.