Казалось бы, после картины «Двадцать дней без войны» режиссеры должны были Людмилу Гурченко буквально рвать на части. Но судьба, видимо, решила, что уж больно у нее все хорошо, и сыграла с ней сразу две злые шутки.

Ей предложили роль в советско-французско-румынском мюзикле «Мама» про козу и семерых козлят. Конечно, она радостно согласилась — все же главная роль, да еще и с песнями и танцами, не говоря уж о возможности выехать за рубеж. Но едва начались съемки, как новый звонок — от Никиты Михалкова, который напомнил ей, что еще несколько месяцев назад говорил, что летом пригласит ее в свой фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино». Она вспомнила — и правда, говорил, только вот она не особо поверила и выбросила это из головы, чтобы не ждать и не расстраиваться. И вот теперь она теряла роль, да еще какую — написанную самим Михалковым лично под нее!

Она, конечно, не сдалась, сумела договориться и со съемочной группой «Мамы», и с Михалковым, составила график, чтобы успеть сняться в обоих фильмах, но. во время сцены на коньках на нее случайно наехали, сбили с ног, и вместо новой картины она отправилась на больничную койку с диагнозом «закрытый осколочный перелом обеих костей правой голени со смещением отломков». Какие уж там съемки. Врачи не были уверены даже в том, сумеет ли она ходить.

Ее лечащий врач, кандидат медицинских наук Константин Шерепо вспоминал: «Конечно, это была очень тяжелая травма. В случае неудачной операции Гурченко осталась бы инвалидом и карьера ее актерская, думаю, была бы закончена. Говорят, люди искусства очень эмоциональны и впечатлительны, с ними трудно. К Гурченко, как к человеку, я преисполнен уважения. Она не могла не понимать, чем все это ей грозит. И гарантий тут никто не мог дать — у нас не часовая мастерская, а хирургическое отделение. Вела себя тем не менее мужественно, просто и доступно. Никаких стенаний и нытья. Спокойный, уравновешенный человек. Боли не боялась — интересовал ее только конечный результат. Она помогала нам бороться за свое выздоровление, как могла».

С «Неоконченной пьесой для механического пианино» пришлось распрощаться. А вот «Маму» надо было еще доснимать. И она вернулась на площадку, с веселой улыбкой изображала танец, а козлята старательно прикрывали ее загипсованную ногу. Зрители ни о чем не догадались, а Людмиле Гурченко пришлось еще долго лечиться, бороться, терпеть, потому что для нее конец актерской карьеры означал конец жизни.

И она вновь одолела судьбу. Меньше чем через год она уже снималась в фильме «Обратная связь» у того самого Трегубовича, который заново открыл ее зрителям в «Старых стенах».

После «Обратной связи» ей требовалось что-то новое, контрастное, чтобы окончательно почувствовать себя в форме. И она стала готовить телевизионный проект «Бенефис» — искрящийся весельем мюзикл с песнями и танцами. А у самой в ноге все еще стояли металлические скобы.

Во время съемок «Бенефиса» она в полной мере ощутила себя андерсоновской русалочкой — каждый шаг давался с болью, а ведь надо было изображать жизнерадостность, улыбаться, петь. Впрочем, нет, она не изображала. Сыграть в таком фильме, спеть все эти любимые песни, сыграть разом множество ролей — об этом она мечтала всю жизнь. И поэтому, несмотря на боль, она и правда летала словно на крыльях, чувствуя себя по-настоящему счастливой.

А потом новый поворот — фильм Андрея Кончаловского «Сибириада», в очередной раз перевернувший всю ее жизнь. Удивительно, но ослепительная Людмила Гурченко никогда не считала себя красивой и даже в привлекательности своей то и дело сомневалась. А Кончаловский вдруг с легкостью сумел ее убедить, что она прекрасна всегда, когда хочет быть таковой. Нет смысла говорить, как важна для женщины такая уверенность в себе. С тех пор Гурченко практически перестала рефлексировать, когда ей предлагали сложную роль, стала больше верить в себя и свои силы. Не зря она говорила, что Кончаловский — это режиссер, «который про женщин знает все. Ну, если не все, то очень-очень многое».

Кстати, он же посоветовал ей написать книгу. Послушал, как она в перерывах между съемками рассказывает о своем отце, о военном детстве и решительно сказал, что ей надо написать мемуары. И ничего, что ей в школе сочинения не удавались, это было давно и уже неважно. Новая, им же внушенная уверенность в себе сделала свое дело, и через два года на свет появилась рукопись под названием «Мое взрослое детство». И теперь уже Никита Михалков, как раз снимавший ее в «Пяти вечерах», не остался в стороне — пригласил в гости к своему отцу, великому и грозному Сергею Михалкову, где предложил ей прочесть главу из рукописи. Сергей Михалков не особо рвался слушать, он и так едва успевал отбиваться от желающих прочитать ему что-нибудь или подсунуть свое творение. Но сыну отказать не смог и согласился послушать. А потом уже сам попросил прочесть еще одну главу. И вскоре с его подачи «Мое взрослое детство» стали печатать в журнале «Наш современник».

А еще «Сибириада» запомнилась Людмиле Гурченко тем, что ей там впервые пришлось сыграть сексуальную сцену. В Госкино, правда, запретили такое снимать, но разве же Кончаловский кого-нибудь когда-нибудь слушал. Сняли дубль, потом он отвел в сторону Никиту Михалкова (именно он был партнером Гурченко) и что-то ему сказал. И в следующем дубле тот ловко расстегнул ее бюстгальтер на восьми пуговицах — в точности такой, какие носили в 50-е, когда происходило действие фильма. А на ее изумление и возмущение спокойно заявил: «Люся, не волнуйся, этот дубль я никому не покажу. Это для заграничной копии».

«Сибириаду» они в 1979 году повезли в Канны, где он претендовал на Золотую пальмовую ветвь. Никита Михалков был там сразу в двух ипостасях — как исполнитель роли в фильме «Сибириада» и как режиссер с внеконкурсным фильмом «Пять вечеров», где тоже играла Людмила Гурченко.

В этом фильме она оказалась довольно неожиданно — Михалков позвонил ей в одно прекрасное утро и сказал, что у него сейчас перерыв между двумя сериями «Обломова» и он хочет за эти три месяца снять еще один фильм. Поэтому ему нужны артисты, которые смогут быстро войти в роль. Гурченко ответила, что свободна и готова немедленно приступать к работе. На самом деле она вовсе не была так уж свободна — вто время она была нарасхват. Но ради Михалкова она была готова бросить почти все, поэтому в тот же день отказалась от роли, на которую у нее уже была назначена проба и помчалась на съемочную площадку «Пяти вечеров».

Роль была сложная тем, что ее слишком часто играли. Пьеса была написана еще в 1957 году, и с тех пор ее в каком только театре не ставили, да еще и растащили по цитатам в другие фильмы и спектакли. Но Людмила Гурченко сдаваться не привыкла, да и не могла же она упасть в грязь лицом перед Никитой Михалковым, поэтому она перестала думать о том, кто и как уже играл Тамару Васильеву, и начала все с начала. Проанализировала роль, нашла в ней себя, как она это умела, влезла в шкуру героини и. почувствовала себя ею. Вот теперь было ясно — роль удастся.

Когда начались съемки, она уже настолько чувствовала себя Тамарой Васильевой, что решилась на изменение одной из ключевых сцен фильма. Вроде бы и отрепетировали они все уже, но теперь, полностью войдя в образ, она чувствовала малейшую фальшь в том, что касалось ее героини. Поэтому она подошла к Михалкову и виновато сказала: «Она не будет в „Третьем вечере“ с ним целоваться. Не будет. Она просто. ну, не может она, и все.» Тот расспросил ее о причинах, выслушал невнятные объяснения и сказал: «Ну так и скажи в кадре: „Не могу.“»