– четыре шага…». Уж в то время знали, что такое любовь и разлука. Иногда разлука навсегда.

Тут к рыданиям матери присоединялся усиливавшийся плач молодых девчонок.

Мне тогда не очень понятна была причина такой резкой метаморфозы, но только с годами я поняла: девушки плакали, боясь повторить судьбу матери, не дождавшись любимого… Потому щемящая грусть захлёстывала девичьи сердца.

Процессия проводов подходила к трассе, по которой провожали всех на фронт. Здесь уже песни смешивались, как будто шло соревнование среди огромной толпы: тут затянули «Раскудрявый клён зелёный, лист резной…», а там – «Выйди на крылечко, Ты моё сердечко…». И обязательно в который раз «А помирать нам рановато…»! И уж очень чётко вижу и слышу, всеми сельчанами любимой незатейливую песенку: «…Прощай, Рио-Рита! Я покидаю берег сердцем битый, И здесь, Рио-Рита, Свою любовь увидел в первый раз…».

Эта песня мне очень нравилась! Хоть и не всё понимала я в этой, прилетевшей из-за океана, песне.

Не помнится, чтобы во время «проводов в мужество» парни и девушки танцевали. Чётко в сознании звучат мелодии. Это уже несколько позже в сельском клубе мы веселились и отводили душу в танцах в праздники и на фестивалях.

Бесхитростные песни о любви. А любовь всегда живёт по своим, неписаным канонам. Словно пожар, обдаёт молодые сердца, не выбирая места и времени…

Ещё кровоточили послевоенные сердечные раны матерей. Как они голосили! Так жалобно плачет только материнское сердце. В каждые очередные проводы песни-плачи и причитания были первым признаком того, что застолье пора заканчивать и выходить из двора на улицу: такие проводы были ежегодно в течение длительного времени. Я перестала их слышать где-то к середине шестидесятых годов.

Сентябрь 1961. Я первокурсница

Люди стали привыкать к новой, мирной жизни.

Туп-туп, гуп-гуп…

Каждый день почтальон проезжал на каруце мимо нашего двора. Сидел он как-то необычно в ней: как будто сидит, но… одна нога свисала чуть ли не до земли. И нога была… не нога – а деревянная ступка.

Я удивлённо спросила как-то отца, почему уйко[8] Иван НАКАЙ так странно сидит в телеге, что с его ногой? Почему она неподвижна?

И отец мне поведал:

– Так мы ж з Иваном на фронте были. Немец його ранив, ногу зовсим отбил. – Ему сделали протез. Так и ходе Иван! А сколько таких безногих Ива-а-нив!.. На протезах, или на дошичках (дощечках) с колесами передвигаются по земли. Руками отталкиваются от земли – так и идут. Из нашего села богато людей погибло на фронте, а хто остався в живых, – раду-вовся: нехай будэ без ноги, но живый! Як раз, як и я сам.

До самой смерти дяди Ивана я видела его с вожжами в руках, рядом – сумку, полную газет, писем. В те времена писали письма многие: кто-то родных всё ещё с фронта ждал, а кто – в армию писал, ждал ответа от сыновей.

Село наше большое, простирается более трёх километров в диаметре. Оно раскинулось по одну и другую сторону шоссейной дороги по пригоркам, холмам, оврагам, доходит до леса. Иван Накай жил как раз на самом краю села у леса. Колхоз ему выделил каруцу с лошадью. Он её и содержал, кормил, поил, ухаживал.

Исходил-изъездил бывший солдат за много лет село вдоль и поперёк: разносил письма и пенсии фронтовикам, газеты, на которые в обязательном порядке заставляли подписываться.

А ещё Иван умудрялся танцевать! А нога – что, нога…ей сносу нет: туп-туп, гуп-гуп!.. И только разносилось по улицам в адрес лошади, норовящей ущипнуть травку, как только Иван ослабевал вожжи, чтоб смастерить очередную цигарку или отдать почту: «Но-о-о! Штя, штя! Куда пошла, Катин-ка!? – Гаття!».

Так направляют лошадь влево, вправо. Это тебе не руль автомобиля! Тут надо знать ласковые слова, других животное не послушается, рванёт, да так тебя занесёт, что из самой каруцы пробкой вылетишь!

Иван много слов тёплых, нежных говорил на ушко своей послушной Катинки: лошадь его понимала, отвечала взаимностью. Как будто знала, что кроме неё, никто Ивану не поможет. Нет-нет и слышался в пути тихий, мерный разговор человека с лошадью: он ей о своих бедах, радостях, она ему в ответ только отфыркивалась, мол, понимаю и сочувствую. Зато на временных остановках Иван свою спасительницу гладил, почесывал бока, отгонял муху… Катерина, то есть, Катинка, довольная, фыркала, крутила головой, от чего роскошная грива веером расходилась в разные стороны, а пышный хвост описывал замысловатые круги. Иван давал ей душистое сено, овса насыпал в торбу – вот тут животное вообще от радости громко ржало-урчало. Живое существо требует внимания. Как женщина, говаривал Иван…

Большинство одиноких женщин, не дождавшихся мужей с фронта, да и девушки тоже, рады были оказаться хотя бы рядом с мужчиной. А если он заглянет ей в глаза… Да пригласит на танец… В нашем селе, кстати, не принято было танцевать женщине в паре с женщиной. Что это за танцы!? Не-ет, партнёром должен быть, пусть и на деревянной ноге, но всё-таки мужчина!

Много лет спустя, когда я уже преподавала английский студентам в пединституте, узнала, что не стало неунывающего почтальона уйка Ивана, солдата с протезом вместо ноги. Навсегда умолк разносившийся по Шапте-Банам тот своеобразный разговор Человека и Лошади и непонятый мною в детстве звук: туп-туп, гуп-гуп…

Прости, отец, что опоздала!

Трапеза наша редко проходила за столом. Разве что, когда кто-то в гости приходил. Ели, сидя за деревянной столешницей, сработанной отцом, которая располагалась на разостланной домотканой скатерти прямо на земле или на полу. Так отцу легче было найти место для раненой ноги.

Как-то он садился на пол и больной ногой случайно задел ножку стола. Господи, как же он заохал! Обхватив обеими руками ногу, он стал её нянчить. До сих пор звенит в ушах:

– Вай-яй-яй-яй-яй! Ой-ёй-ёй-ёй! Аххх! Ммм!..

На глазах отца заискрились слёзы… Стало обидно, что не могу облегчить страдания отца, не в силах унять его боль. Повисла тишина: мы боялись в этот момент шелохнуться.

Мама налила в рюмку самогона, который у нас никогда не переводился – это было средство первой помощи. Отец выпил, затих. Я и раньше видела, что отец, зайдя с улицы в дом, наливал себе горького зелья.

Мама объясняла, вытирая фартуком глаза:

– Ой, горе яке! Коли хоть трошки (немножко) выпьет, то нога задеревенеет, затерпне, и боль притупляется. Война проклятая!

Война, потом