— Понравились? — Отец заморгал. — Дорогая моя! — В растерянности он надел очки и снова снял их. — Понимаю, тебе, наверное, кажется, что попасть в тюрьму — это шикарно и эффектно… — Он имеет в виду Жанну д’Арк, догадалась Ивлин, вспоминая, как в детстве они с Китом и Тедди играли в святую Жанну в саду и привязывали ее, Ивлин, к столбу для бельевых веревок скакалками, приговаривая к мученической смерти. — Но поверь, милая, в тюремной камере нет ровным счетом ничего романтичного.

«Тебе-то откуда знать, каково там, в тюрьме?» — думала Ивлин. До этого момента у нее не было ни малейшего желания по своей воле попадать за решетку, но теперь эта перспектива показалась заманчивой.

— Да знаю я, — ответила она. — Но разве важное дело не стоит того, чтобы за него страдали? Как на войне. Знаешь, это ведь тоже своего рода война. — Увидев недоумение на лице отца, она мягко пояснила: — Война за свободу.

— Свободу! — Он расхохотался. — Дорогая! Кто же ты тогда — белая рабыня? Какой еще свободы тебе не хватает?

Она беспомощно смотрела на него и думала, как ему втолковать.

— Всякой, — ответила она. — Всякой, папа. Я хочу учиться в университете. Хочу сама зарабатывать на жизнь, заниматься настоящим и полезным делом, как будет заниматься им Кит. Хочу голосовать за того, кто разделяет мои убеждения и добивается того, чего хочу я, а не чего хочет мой муж. Хочу иметь те же права, как и любой мужчина, — права на… да на что угодно! Право видеться с детьми, если я разведусь. Право… — Она осеклась.

Отец озадаченно глядел на нее.

— Но послушай, Ивлин, — начал он, — надеюсь, тебе никогда не придется зарабатывать на жизнь самой. Надеюсь, у тебя будет семья и дети. Или ты предпочла бы жить в чужой семье приживалкой, как мисс Перринг?

— Я предпочла бы, — свирепо парировала Ивлин, — жить в мире, где женщины могут делать все то же, что и мужчины.

Отец лишь покачал головой. А Ивлин вдруг ощутила, как у нее внутри вскипает ярость.

— Ничего смешного! Не смей делать вид, будто это смешно, или я завизжу!

Мистер Коллис поджал губы.

— Хорошо, — произнес он. — Предположим, у тебя есть право голоса, а завтра выборы. За кого ты решила бы голосовать?

— Я…

Ивлин смутилась. Постыдная истина заключалась в том, что она ни малейшего понятия не имела, как ответить на вопрос. И лишь очень смутно представляла себе, за что выступает та или иная политическая партия. Она знала, что отец всегда голосует за тори, но никак не могла уяснить, в чем именно заключается разница между тори и либералами. Суфражистки призывали голосовать за лейбористов, так как они поддерживали борьбу за избирательное право для женщин. Но у лейбористов не было надежды выиграть выборы, поэтому она не понимала, какой смысл голосовать за них. Вдобавок ей казалось предательством по отношению к мистеру Морану голосовать за партию его рабочих — после всех неприятностей, которых он натерпелся с забастовками. Но будь она проклята, если станет голосовать за ту же партию, что и отец, или за либералов и этого мерзавца мистера Асквита, который виноват в принудительном кормлении, «Законе кошки-мышки»[9] и множестве других злодейств.

Как обычно, решив дать ответ с тем расчетом, чтобы посильнее досадить отцу, она с достоинством объяснила:

— Я голосовала бы за Всеирландскую лигу. По-моему, бедным ирландцам давно уже пора добиться гомруля.

— За Всеирландскую лигу! — Он рассмеялся. — Дорогая моя Ивлин, да ведь они едва ли выставят своих кандидатов от Хампстеда! — Он покачал головой. — Я слышал, вы, девушки, сейчас повально увлеклись выборами. Но никто и не ждет от женщин понимания политики, так что с моей стороны было некрасиво задавать тебе подобные вопросы.

Ивлин вспыхнула. Она терпеть не могла, когда ее выставляли на посмешище.

— И как же мне, по-твоему, научиться разбираться в политике? — осведомилась она. — Мне ведь даже газету читать запрещено! Если уж я получу право голоса, я, черт побери, прочитаю про всех кандидатов, а этим, насколько я могу судить, не утруждается даже большинство мужчин!

Она знала, что вырвавшееся у нее черт побери взбесит отца, — так и вышло. Его лицо стало суровым.

— Что ж, — ответил мистер Коллис, — может быть. Но я не собираюсь сидеть сложа руки, пока ты губишь собственную жизнь. Эти женщины — никакие не героини, Ивлин. А варварски жестокие, склонные к насилию преступницы. — Отец поднялся. — Больше ни с кем из них ты не увидишься, — решил он. — Как и с Тедди, пока он не научится вести себя ответственно. Сразу после школы ты будешь возвращаться домой, и, если выяснится, что ты не заслуживаешь доверия, я велю мисс Перринг повсюду следовать за тобой по пятам. А когда вернешься из школы, из дома не выйдешь — кроме как в сопровождении матери, мисс Перринг или меня. Я ясно выразился?

Ивлин вспыхнула.

— Абсолютно, — подтвердила она. — И ты еще имеешь наглость спрашивать, какой такой свободы мне не хватает!

Круто повернувшись, она широкими шагами покинула кабинет и грохнула дверью, к восхищению Хетти и Кезии, ждавших на лестнице.

Ивлин всегда предпочитала оставлять за собой последнее слово.

Религиозное общество Друзей, которое обычно называли просто квакерами, проводило молитвенное собрание в воскресенье утром. Зал собраний был квадратный, просторный, заставленный длинными деревянными скамьями, которые концентрическими кругами располагались вокруг стола с Библией и томиком с заголовком «Христианская вера и обряды». В дальнем конце зала находились места для старейшин, где вместе с другими старейшинами общины устроилась миссис Торнтон. Мэй видела, как она сидит со спокойным выражением лица, сложив руки на коленях. Зал был наполовину полон, все молчали.

Взгляд Мэй блуждал по залу. Все ее попытки объяснить обычаи квакеров озадачивали ее школьных подруг.

— Так вы просто сидите и молчите?

— Да.

— Но зачем?

— Так полагается, чтобы слушать. Бога или… наверное, Святого Духа. Квакеры считают, что религия — это не только то, о чем читаешь в Библии, или то, во что тебе говорят верить, хотя, конечно, и это тоже. По их мнению, религия еще и в том, что ты можешь сказать сам. Вот почему у нас нет ни пасторов, ни священников. Все мы просто равны.

Это особенно нравилось ей в квакерах. Всю работу — от посещения недужных до ухода за местом погребения — делили на всех, кто составлял собрание, как на мужчин, так и на женщин. Для Мэй равенство было не просто политической целью, но и религиозной истиной. В какой еще религии такая женщина, как ее мать, могла занимать место на скамье старейшин? В какой еще религии сама Мэй имела право встать и заговорить, если к этому призвал ее дух?