– Перепуганная?

– Каждой женщине хоть раз в жизни нужна любовь… хоть на пять минут… вспышка, амок, безумие, что-то настоящее – как сырое мясо или спирт, что-то безмозглое и подлинное… этим нельзя жить, но без этого и жизни нет… это так редко случается…

Старуха проводила взглядом маленькую прихрамывающую женщину с пухлым личиком, которая помогала официантам разносить напитки, и Борис вспомнил ее – это была та самая домработница, которая родила от академика дочь Гипатию.

– Ну да что ж… – Старуха откинулась на спинку кресла. – Как твои? Что Андрей? Светочка?

– Они сейчас в Лондоне, – сказал Борис. – Папа, как всегда, в прекрасной форме, ну а мама…

– А у мамы по-прежнему мигрени. – Старуха кивнула. – Мигрени, черт бы их взял… я ж ей говорила – рожай троих-четверых, – а она как раз из тех, кто способен на это, – так нет же, тобой, красавцем, ограничилась… Достоевский ей, видите ли, нужен! Ну на кой черт бабе Достоевский? Женщине с красивой жопой Достоевский не нужен!..

Через полчаса Борис оставил старуху, вышел во двор, под деревья, закурил.

– Борис Андреевич, угостите сигаретой, – услышал он знакомый голос за спиной.

Обернулся – перед ним стояла Маргарита, – торопливо вытряхнул сигарету из пачки, поднес огонь.

– Вам не холодно? – спросил он.

– Спасибо, – сказала она, снимая шляпку с вуалью. – Просто устала.

– Понимаю…

От нее пахло духами и еще чем-то, и когда Борис понял, что это запах ее пота, его бросило в жар.

– Мы же соседи? – спросила она. – Вот это ваш дом? С башенкой?

– С башенкой, – сказал Борис. – В заборе есть калитка, чтобы ходить друг к другу в гости без церемоний. – Вдруг подумал, что его слова о калитке могут быть истолкованы как намек, и уточнил: – Была калитка…

Она слабо улыбнулась, протянула ему свою сигарету и ушла.

Борис затянулся ее сигаретой – голова снова закружилась.

Незадолго до полуночи он попрощался с Маргаритой, пожав ей руку так сильно, что вдова посмотрела на него с удивленной улыбкой, и бегом бросился домой, на дачу.

Включил свет, налил себе виски из отцовских запасов, сел в кресло перед камином, вдруг вспомнил запах пота, которым обдала его Маргарита, и замотал головой, застонал, сказал вслух:

– Да что же это такое, а? Что же это за чертовщина!

Залпом выпил виски, налил снова, закурил, швырнул обгоревшую спичку в камин.

Сейчас он допьет виски, сказал он себе, и пойдет спать. Утром примет душ и уедет в Москву, чтобы больше никогда – никогда не видеть эту женщину, через две недели в Грибоедовском ЗАГСе под звуки свадебного марша он поцелует невесту, которая с той минуты станет его женой, а через два месяца они уедут в Швейцарию. Через год-полтора у них появится ребенок, года через три-четыре – второй, а потом – потом он допил виски, спустился в сад, отыскал в зарослях девичьего винограда калитку, кое-как справился с ржавой проволокой, которой калитка была привязана к столбику, сморщился, услыхав скрип петель, быстро пересек сад, вдыхая запах влажной палой листвы, толкнул дверь – двери в поселке почти никто не запирал – и поднялся по лестнице наверх, замер, пытаясь унять сердцебиение и соображая, в какой из трех спален находится она, вошел в дальнюю комнату, увидел при свете луны белые покрывала и чехлы, которыми была затянута мебель, повернулся, оказался лицом к лицу с ней, обнял ее сильное душистое тело, нашел губы, потянул за собой, не понимая, что она шепчет, торопливо расстегивая его рубашку, стал снимать с нее ночную сорочку – она подняла руки – и впился губами в ее шею, в ее ключицы, в ее грудь…

Он очнулся от звука дождя, посмотрел на часы – скоро пять, стал одеваться.

Маргарита лежала на боку, подперев рукой щеку, и смотрела на него – лицо у нее было почти черным.

Борис понимал, что должен что-то сказать на прощание, но ничего не сказал, вышел, осторожно закрыв за собой дверь, спустился вниз с туфлями в руках, сел на нижнюю ступеньку, стал обуваться, ругая себя за то, что даже не попрощался с ней, и вдруг замер, услыхав какой-то шум под лестницей, прислушался – кто-то всхлипывал.

Завязав шнурок, он заглянул под лестницу.

– Кто тут? – шепотом спросил он.

Протянул руку – пальцы наткнулись на голое плечо. Детское плечо. Он согнулся, влез в закуток, сел на пол, обнял девочку за плечи, она прижалась к нему и зарыдала. Он узнал ее – это была Гипатия, дочь домработницы, внебрачный ребенок академика Савицкого. Щуплое тихое существо, прятавшееся по углам и всего боявшееся, одинокое и несчастное.

– Ну что ты, – пробормотал он, – все пройдет…

– Папу жалко, – прошептала девочка, сглатывая, – и маму… всех жалко… они же все умрут, и я умру, и что же тогда будет, а?

– Будет то же, что и всегда, – сказал Борис. – Дождь, солнце, люди – все то же самое, только без нас. А мы, конечно, умрем, это правда. Все умирают.

Девочка всхлипнула, тяжело вздохнула.

Борис не знал, сколько они просидели под лестницей, а когда девочка наконец успокоилась, он выбежал из дома, вывел машину на улицу, поднялся к Марагрите, которая по-прежнему лежала в спальне среди зачехленной мебели, и сказал:

– Поехали! Собирайся, поехали!

– Не безумствуй, – сказала она, спуская ноги на пол, – на мне даже трусов нет…

Он схватил покрывало, набросил на нее, потянул за собой, спустились в прихожую.

– Сумочка! – спохватилась она. – Сумочка наверху!..

– Беги к машине, – сказал он, – я сейчас!

Она выбежала под дождь, оставив дверь открытой, и запрыгала босиком по лужам, придерживая покрывало на плечах.

Борис взлетел наверх, в ее спальню, схватил сумочку, выбежал в коридор, столкнулся с краснолицым широкоплечим коротышкой, ее отцом, он был в трусах и пижамной куртке.

– Вы что здесь? – закричал он возмущенно. – Вы тут кто?

– Сосед, – сказал Борис. – Ваш сосед.

Коротышка посторонился.

Борис сел за руль, вытер лицо ладонью, вжал педаль газа в пол.

У ворот им встретился желтый старик, который пристраивал свой стул у проходной, чтобы опять весь день выкрикивать одно и то же: «Пуго застрелился! Борис Карлович Пуго!»

Борис повернулся к Маргарите, подмигнул.

– Не смотри на меня, – сказала она. – Я на ведьму похожа.

– На привидение, – сказал он.

– Но мне-то за это ничего не будет, – сказала она. – А вот тебе…

Борис засмеялся. Он понимал, что сам погубил свою карьеру, будущее, что потерял невесту, потерял Швейцарию, что предстоит еще тяжелый разговор с родителями, что все будет не так, как мечтается, но он был готов ко всему, лишь бы рядом была она, ее высокая шея, ее гладкие плечи, ее тяжелые бедра, запах ее тела, который наполнял его животной радостью…