Оба привыкли бесстрашно идти к своей цели; обоим было не впервой бросать вызов судьбе. Оба имели вкус и к труду, и к развлечениям, не отделяя одно от другого. Цезарь отвечал на письма и петиции, наблюдая за сражениями гладиаторов. Клеопатра решала вопросы государственной важности во время пиров и процессий. Для них не существовало различий между игрой и жизнью. Прирожденные актеры, оба воспринимали свою способность мастерски притворяться как очередное подтверждение собственной исключительности. Клеопатра любила удивлять окружающих, верила в силу grand geste[19] и умела преподносить себя. Цезарь был падок на внешний лоск и восхищался истинным талантом во всех его проявлениях; в Александрии ему посчастливилось повстречать замечательного собеседника с непревзойденным чувством языка, умевшего общаться с едва знакомыми людьми как со старыми друзьями. Так римлянин обрел родственную душу и заодно получил важный урок. За год до провозглашения диктатором он впервые познал вкус абсолютной власти и женщину, непохожую ни на кого из тех, кого ему приходилось встречать. Цезарю едва ли посчастливилось бы найти соотечественницу, способную командовать армией, строить флот, печатать монеты. Клеопатра не уступала полководцу ни в твердости духа, ни в здравомыслии, хотя то, что у Цезаря называлось стратегическим мышлением, в ее случае поспешили объявить коварством. Обоим приходилось воевать с людьми и обстоятельствами. Оба сталкивались с одинаковыми бедами. Цезаря недолюбливала римская аристократия. Клеопатру терпеть не могли александрийские греки. Они привыкли опираться на простой народ. Яркая личность по-настоящему раскрывается в обществе такой же яркой личности. Природа щедро одарила Цезаря и Клеопатру, и они знали себе цену, потому и привыкли говорить о себе «мы» и писать в третьем лице.

В поэме Лукана есть сцена беседы Цезаря с египетским первосвященником на пиру у Клеопатры. Римлянина отличали энциклопедическая эрудиция и неодолимая тяга к знаниям, равная по силе властолюбию. Древняя мудрость Египта заворожила Цезаря, александрийские ученые и философы пленили его глубиной своей мысли. Полководцу не давала покоя одна загадка. «Я бы отдал все на свете, — признался он, — чтобы узнать, где скрыт исток вашей великой реки». В обмен на тайну истока Нила Цезарь был готов остановить войну. И не удивительно. Ведь речь шла о самой притягательной и волнующей загадке древнего мира; для людей того времени вопрос «Где исток Нила?» имел такое же значение, как для нас с вами «Есть ли жизнь на Марсе?». Лукан первым описал путешествие Цезаря и Клеопатры по Нилу спустя сто десять лет. Он был поэтом, а не политиком; к тому же его прозвали «отцом желтой прессы» и, похоже, не зря. Но с другой стороны, Лукану наверняка были доступны утраченные ныне свидетельства. Едва ли он все выдумал. Первое послевоенное путешествие по Нилу действительно состоялось и ничем не уступало тому, о котором мы знаем из пьесы Шекспира. Римские авторы подробно описали второе путешествие и напрочь забыли о первом. Впрочем, они вообще старались не упоминать о том, что Цезарь задержался в Египте по окончании военных действий[20]. Будь историки откровеннее, Шекспир мог бы написать о Клеопатре совсем другую пьесу.

Для плавания по Нилу было несколько причин. Египтяне любили показывать чужеземцам свою чудесную реку. Когда за пятьдесят лет до этого в Александрию прибыл римский сенатор, к нему приставили высокопоставленного чиновника, отвечавшего за то, чтобы принять гостя с подобающими почестями и богатыми дарами, обеспечить ему сведущего и надежного проводника и снабдить пирогами и жареным мясом, чтобы кормить священных крокодилов. Вид бескрайних пшеничных полей по берегам Нила поразил римлянина до дрожи, а тайны великой реки разожгли в нем любопытство. Вступая на престол, правители Египта совершали ритуальное восхождение к истоку реки. Для Клеопатры это была не только дань старинному обычаю, но и повод осмотреть свои владения. Весь Египет был в ее распоряжении; все, что было в этой стране, — поля, города, деревья, Нил со всеми его крокодилами — принадлежало ей. Так что предпринятое царицей путешествие было не столько увеселительной прогулкой или научной экспедицией, сколько делом государственной важности. Клеопатра собиралась показать себя народу и заодно похвастать перед римлянами своей страной. Египтяне остались верны своей царице, когда ей пришлось бороться за корону с родным братом. Их поддержка и союз с Цезарем делали Клеопатру непобедимой.

Поездка из Александрии на север означала путешествие из греческой части страны в египетскую, из края виноделия в землю пивоварен. Здесь жили те, кого александрийцы считали варварами, здесь чтили фараонов и беспрекословно подчинялись жрецам. Здесь никто не ставил под сомнение божественное происхождение Клеопатры. Местные пейзажи поражали красотой, хоть и не походили на чванливую столицу с ее помпезными монументами из гранита и мрамора. Как образно выразился один путешественник, «я поглощал цвета, подобно тому, как осел поглощает овес». Клеопатра показала Цезарю самый большой и живописный оазис в мире, одетые в зеленый бархат берега, черную землю каналов, пурпурные закаты и аметистовые рассветы. Путешественники выполнили всю обязательную программу: они видели пирамиды, возвышавшиеся над кронами пальм и тонувшие в лиловой дымке, святилища Мемфиса, где их принял первосвященник Египта, три тысячи пещер и гранитный лабиринт, храм священных крокодилов, где Цезарь смог не только полюбоваться на дрессированных животных, но и изучить систему плотин и оросительных сооружений, двадцатиметрового колосса Мемнона, гигантскую белоснежную статую на фоне розоватых песков, скрытые в горах усыпальницы Долины Царей, величавый храм Исиды, возведенный отцом Клеопатры на острове Филы.[21]

Любовь царицы к эффектным жестам сполна проявилась в бытовом устройстве путешественников. Клеопатра старалась не столько устроить гостя поудобнее, сколько поразить его воображение. Клеопатра и Цезарь отправились в путь из порта Мареотис к югу от столицы, где располагался потешный флот египетских правителей. В гавани стояли на якоре стометровые царские ладьи. Бушприты были из слоновой кости; пологи над палубами поддерживали резные кипарисовые колонны. Нос и корму каждой ладьи украшали пятиметровые позолоченные статуи. Главные детали кораблей были изготовлены из полированной бронзы и дерева, покрытого пластинами из золота и слоновой кости. Богатое убранство гостевых кают довершали ярко раскрашенные скульптуры. На одном из судов располагалась пышная трапезная под шелковым тентом. На другом красовались черно-белые колонны в египетском стиле, увитые резными листьями аканта и лепестками лотоса. Над третьим был развернут пурпурный шатер. На царских ладьях нередко устраивали гимназии, библиотеки, святилища Диониса или Афродиты, сады, гроты, тронные залы, винтовые лестницы, медные купальни, конюшни и аквариумы.

Разумеется, это была не обычная речная прогулка. Чиновник средней руки в таких случаях обходился десятком слуг, включая секретаря, писца, пекаря, банщиков, врача, чистильщика серебра и оружейника. Клеопатра и Цезарь отправились на юг в сопровождении римских солдат и египетских придворных. За тем, чтобы гости ни в чем не нуждались, следило целое войско вышколенной прислуги, размещавшееся на четырехстах ладьях. За ними следовали лодки поменьше, с припасами и вином, купеческие галеры и ялики охраны. В обязанности подданных входило угощать и ублажать свою царицу, осыпать ее подарками, развлекать, оберегать от тягот водного пути. Царским чиновникам приходилось решать множество проблем, связанных с размещением, снабжением и безопасностью высокопоставленных путников. Кое-кто из них, однако, советовал подчиненным прятать продукты и скот, дабы избежать реквизиции в пользу короны. Что было вполне естественно, учитывая громадные потребности царской свиты; один мелкий чин был уличен в краже трехсот семидесяти двух поросят и двухсот овец. Крестьяне трудились не покладая рук, чтобы наполнять амбары, варить пиво, запасать сено, обустраивать царские резиденции, снаряжать караваны. Теперь, в разгар сбора урожая, им и вовсе было некогда разогнуться. Цицерон, на вилле которого Цезарь с приближенными прожил два года, едва не разорился и под конец не знал, как спровадить дорогого гостя, а ведь он был очень богат, и время тогда было мирное. Расставшись с полководцем, оратор облегченно вздохнул и от души понадеялся, что тот не станет торопиться с повторным визитом. «Хорошего понемногу», — решил Цицерон, чувствуя себя не столько радушным хозяином, сколько интендантом огромной армии.