Звонкому голосу заклинательницы вторили рокочущие звуки барабана, в который колотил сменивший Оуниса Ато. А Меренра стоял сзади как будто на страже, охраняя драгоценный лоток.

— Я изведала все, что открыла своим верным служителям, жрецам великого, единственного храма в Саисе божественная Исида, Мать Мира' Я знаю рецепты таинственных мазей, излечивающих раны, унимающих боль, сгоняющих сыпь, возвращающих старцам силы юности. Внимайте! — восклицала Нефер.

Дряхлая египтянка с морщинистым лицом, слезящимися глазами и трясущимися руками, первая выдвинулась из толпы.

— Дай мне какого-нибудь снадобья, — сказала она, — для моей дочери. Бедняжка замужем, у нее есть грудной ребенок, утешение моей старости, а ее материнская грудь бедна молоком.

— Пусть муж твоей дочери, — отвечала Нефер, — наловит десяток маленьких черепах Нила сегодня, и десять — завтра, и так каждый день — в течение двух недель. Ты же вари похлебку из мяса их и корми ею свою дочь, и наполнятся молоком сосцы ее.

— Я хочу спросить тебя, мудрая, — обратилась к Нефер другая пациентка, еще молодая женщина, стыдливо прикрывавшая свой стан большим платком, — ты видишь, я ожидаю ребенка. Скажи, будут ли долги дни его на земле?

— В час когда твой ребенок появится на свет божий, прислушайся к крику его! — ответила Нефер. — Если ребенок произнесет слово «ни», долголетен будет он. Если же ты услышишь слово «мба» — готовься: не быть этому потомку рода твоего жильцом на свете. Но и тогда не падай духом: ты молода, и многочисленно будет потомство твое.

— Не знаю, поможешь ли ты моему горю? — обратился к Нефер простоватый на вид земледелец.

— А ты поделись им со мной! Посмотрим! — с тонкой улыбкой ответила Нефер, чувствовавшая себя непринужденно среди этой толпы.

— Садовник я. Ну, птицу развожу! — излагал свое дело проситель — И к столу фараона иной раз попадают мои курочки. А тут, вишь ты, заковыка вышла: что ни день — нет одной курицы, а то и двух Во все глаза смотрю, стерегу, чтобы поймать вора да вздуть его хорошенько, — нет, не ловится! А только отвернешься на миг — опять одной курочкой меньше.

— Завелся в твоем дворе хорек-хищник; или поселилась желтая змея, — разрешила недоумение Нефер.

— Вот-вот, оно самое! — обрадовался садовник. — В том-то и штука, завелась змея! Сам и подстерег, увидел. Тащит она мою птицу, пожирает. До яиц доберется — глотает по десятку. А что с ней поделаешь? Сама, мудрая, знаешь: священна желтая змея, посвященная богине Хатхор Мемфисской, и проклятие ложится на главу того, кто убьет желтую змею, и на дом его, и на потомство его. А гнездо ее под жилищем моим, в трещине скалы.

— Сделай вот что! — подумав, сказала Нефер. — Купи на рынке у рыбаков рыбу парге. Наскобли чешуи столько, чтобы в горсти ребенка укладывалось, и посыпь этой чешуей землю около логовища желтой пожирательницы птицы. Ты увидишь — не покажется она больше в птичнике твоем. Иди, исполни сказанное! — напутствовала его Нефер.

За этими первыми пациентами последовал целый ряд новых, терпеливо дожидавшихся очереди. Иные просили снабдить амулетом, другие — изгнать лихорадку, иссушающую кровь, третьи — избавить от сглаза. И каждому Нефер давала совет.

Старый Оунис, прислушиваясь к тому, как управлялась со своим делом Нефер, не мог скрыть своего удивления.

— Счастлив будет тот, — сказал он, обращаясь к Нефер, когда толпа поредела и заклинательница устало взяла лоток с нераспроданными амулетами и снадобьями, — счастлив, говорю я тебе, о девушка, будет тот, под чью кровлю войдешь ты, Нефер, как супруга и царица дома!

Глаза Нефер померкли, губы задрожали.

— Ты принесешь в дом мужа твоего мир и благоденствие, покой и радость. Ты уврачуешь раны его и дашь отдых душе его. Ибо мудра ты, и чисто сердце твое.

Нефер тяжело вздохнула.

— Я — мудра? Пусть так! — пробормотала она. — Да, я знаю все заклинания, я знаю все средства, знакомые старцам храмов. Одного не знаю я…

— Чего? — спросил ее, понижая голос, Оунис.

— Того, как заставить зачарованное сердце юноши обратиться ко мне. Разлюбить другую… Заставить полюбить меня!

— Ты говоришь о царевне Нитокрис и Меренра? — еще тише сказал Оунис.

Нефер молчала, тоскливо глядя на шедшего впереди Меренра. Помолчав немного, Оунис сказал:

— Это — жало стрелы, впившееся в мое сердце. Это — рана, терзающая и мою душу, отнимающая мой покой! Дочь злейшего врага, избалованная придворными льстецами, презирающая народ, женщина, способная только рядиться и умащивать изнеженное тело благовониями, — она пришла, взглянула — и стал Меренра рабом ее! Но что поделаешь? Она — первая, которую увидел он, а в его жилах течет пылкая кровь.

Разговор внезапно прервался: дорогу шедшим преградила быстро двигавшаяся толпа. Впереди бежали мальчишки, кувыркаясь и визжа, за ними следовал несший на шесте пестрый флаг великан-нубиец с могучей грудью и бычьим затылком; за нубийцем — скриба, несший свиток папируса, потом трубач, дувший в рог буйвола, извлекая из него пронзительные, отрывистые звуки, потом барабанщик, неистово колотивший ослиную шкуру своего барабана. Когда смолкли звуки трубы и дробь барабана, скриба, расправив огромный свиток папируса, откашлялся и принялся за чтение:

— Именем божественного Пепи, владыки Египта, того, на главе которого — двойная корона Верхнего и Нижнего Египта, да будут нескончаемо долги дни царствования его! Да будет ведомо жителям края сего, подданным фараона и милостиво допущенным к пребыванию в стране чужеземцам, презренным и нечистым! Да ведают люди всех каст! Свободные и рабы! Да ведают!

Скриба приостановился, переводя дыхание. Великан-нубиец махнул в воздухе древком флага. Барабан грянул дробь. Труба завыла.

— Первое! — продолжал скриба. — Злоумышленники похитили перстень фараона с изображением священной змеи, похитили клейнод сей у верховного жреца Исиды, благочестивого и мудрого Гер-Хора, нанеся ему почти смертельную рану! Сим объявляется, что никто впредь не обязан исполнять приказания тех, кто предъявит означенный перстень от имени фараона, ибо тот — лжец и вор!

Второе! За разыскание перстня, за головы тех, кто похитил его, казначей божественного выдаст: за перстень — один талант; за голову лжеца и обманщика, называющего себя Оунисом — один талант; за голову неведомого беглого раба, вероятно сына означенного обманщика Оуниса, Меренра — два таланта! Да будет ведомо сие всем!

Опять завыли трубы, загремел барабан, и толпа повалила дальше, не обратив внимания на ушедших в сторону Оуниса и его спутников.

— Гер-Хор жив! — промолвила побледневшая Нефер с горечью. — Слаба была рука моя, нанесшая ему удар!

Оунис шел с нахмуренным челом и бормотал, сжимая кулаки:

— Дорого ценишь ты, Пепи, наши головы! Но посмотрим, посмотрим…

По дороге к избранному убежищу, когда беглецы проходили, смешавшись с толпой, по берегу Нила, им представилось зрелище, заставившее содрогнуться даже закаленного бойца, неустрашимого Ато: на отмели у самого берега, где возвышались казармы гвардии фараона, на высоких кольях, вбитых в дно реки и обращенных остриями к небу, торчало около сотни человеческих трупов в самых ужасных позах, приданных им агонией. Стаи коршунов, неистово крича, суетились над трупами, совершая кровавую тризну, пожирая куски человеческого мяса, расклевывая тела. И часто какой-нибудь труп шевелился под тяжестью насевших на него птиц, или мертвая голова, поражаемая ударами клювов, откидывалась назад, словно жизнь еще не угасла в ней.