Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По поводу религиозного либерализма древних греков Сталин на полях аккуратненько написал: «Греки хорошо устроились!»
«Что же касается бога христиан, – рассуждал Франс далее, – то у него от иудейского происхождения осталась ужасающая жестокость и крайняя мелочность во многих отношениях».
Сталин с пониманием подчеркнул и эти строки, а затем с насмешкой написал на полях: «Анатоль порядочный антисемит…»[62] А по поводу замечания Франса о том, что у иудейского Бога есть «ужасный недостаток: он буквоед», Сталин согласно хохотнул: «Ха-ха!» Известно, что по каким-то своим потаенным причинам Сталин всю жизнь особенно не любил евреев и греков, чьи религиозные идеи легли в основу православия. Впрочем, он так же относился к полякам-католикам и армянам.
Глаз Сталина зацепился за рассуждения Франса о взглядах деистов и за реплику Шарля Бодлера об «истинном боге», который может быть скрыт даже в негритянских идолах.
«…Бог деистов – совсем не один. Каждый создает его по своей идее и созерцает в нем самого себя. Его присутствие не замечается».
По поводу трудности узнать истинного бога среди множества богов Анатоль Франс повторяет анекдот, вкратце рассказанный им в другом месте, в этюде о Бодлере:
«Бодлер, будучи в гостях у Теофиля Готье, увидел, что его приятель Шарль Асселино взял в руки отвратительного маленького идола, вырезанного негром в Конго из куска фигового дерева: фигура человеческая, голова в два раза больше туловища, разрез рта до ушей и две темные дыры вместо глаз. Асселино воскликнул:
– Какая отвратительная фигура!
– Осторожнее, – сказал ему Бодлер. – А что, если это окажется истинным богом?»
Издатели сборника Франса достаточно произвольно скомпоновали его выписки и высказывания о взглядах людей и народов на сущность истинного Бога. В целях большей ясности я позволил себе чуть-чуть перегруппировать тексты. К предыдущим положениям тематически примыкают выписки писателя из воспоминаний о религиозных взглядах Наполеона Бонапарта. Когда Франс процитировал генерала Гуро, Сталин с удовлетворением отметил:
«Если бы ему нужно было выбирать для себя религию, Наполеон избрал бы обожание солнца, которое все оплодотворяет и является настоящим богом земли».
Сталин не только подчеркнул эту фразу, а дополнительно обвел карандашом слово «солнца», а на полях написал: «Хорошо!»[63]
«В четырех репликах, – указывали составители книги, – Анатоль Франс касается спорного вопроса о влиянии религии на жизнь людей:
“Судя по тем сильным чувствам, которые внушает нам христианство, можно было бы подумать, что вы эту религию считаете продуктом сверхъестественного откровения, имеющего целью изменить людей. Успокойтесь. Созданная людьми религия не больше изменяет их, чем платье изменяет тело. Религия может уродовать человека, как платье может уродовать тело”».
Сталин прокомментировал на полях: «Ха!! Вот и разберись!..»[64]
Франс подводил общий итог рассуждениям о христианском Боге как о химере, как о порождении человеческой фантазии: «Люди подчиняются своим собственным выдумкам. Они сами создают богов и повинуются им».
«Мысли, которые мы приписываем ему, исходят от нас самих; мы бы их имели, если бы и не приписывали их ему. И не стали бы от этого лучше».
Сталин синим карандашом подчеркнул первое предложение первого фрагмента, а рядом написал: «Известная истина!» – и двумя вертикальными линиями на полях отметил второй тезис.
Еще до Франса Сталин не раз должен был сталкиваться с подобными мыслями, высказанными Марксом или Энгельсом, а может быть – Фейербахом.
Как и многие, он чаще гнал от себя мысли о религии, о вере. Но, как и у всех, бывали в жизни минуты, когда эти мысли все же прорывались в сознание и тревожили его. Он с усмешкой отгонял их. Франс написал:
«Христианство есть возвращение к самому первобытному варварству: идея искупления…» (фраза обрывается. – Б. И.).
Бывший ученик православной семинарии Иосиф Джугашвили на правом поле трижды отчеркнул этот обрывок фразы, а на поле слева насмешливо черкнул: «Так его!!!»[65]
Составители книги написали: «…Анатоль Франс указывает, что религия не имеет влияния на мораль». И это замечание полностью совпало с мнением вождя. Следующий отрывок, подкрепляющий этот тезис, Сталин также отметил:
«В одном и том же месте и в одно и то же время могут существовать несколько религий, но мораль бывает всегда одна. Либаний, Юлиан, св. Григорий, Иоанн Златоуст – все имели одну и ту же мораль».
Далее Франс поясняет, что вне зависимости от религии у всех народов и людей одинаковые принципы и одинаковые предрассудки, так как «мораль устанавливается законами». Это, конечно, спорный тезис, во всяком случае, для приверженцев той или иной конфессии. Но для человека, который мог о себе сказать подобно французскому Людовику XIV («король-солнце»): «Государство – это я», не требовались какие-либо иные доказательства того, что мораль легко устанавливается законами правителя. При этом совершенно очевидно то колоссальное влияние, которое действительно оказывает на моральный климат в обществе такой «человек-государство».
Но вот Франс переходит к рассмотрению вопроса о реальности бытия Бога: «Верить в бога и не верить – разница невелика. Ибо те, которые верят в бога, не постигают его. Они говорят, что бог – все. Быть всем – все равно что быть ничем».
Радость совместного открытия истины захлестнула Сталина. Мало того что он много раз отчеркнул и подчеркнул этот текст, он еще и приписал на полях свой вывод: «Следов. не знают, не видят. Его для них нет». Иначе говоря, получается, что для Сталина Бога нет не потому, что его нет вообще, а потому, что он неосязаем. Не замечая того, он оставляет для себя как бы маленькую психологическую лазейку – может быть, Бог есть, но он просто невидим и непостижим. Именно эту мысль о непостижимости человеческим умом божества Иосифу на каждом богословском занятии внушали преподаватели Тифлисской духовной семинарии.
Как и для многих людей XIX–XX веков, иудео-христианский Бог для Сталина умер еще в юности, когда он ступил на стезю марксизма. Умер в его душе, но это не значит, что он исчез из его вечно сомневающегося разума и был вычеркнут из сознания и памяти. Минуя этапы внутренней эволюции, отметим сейчас только то, что он уже в зрелые годы обозначил для себя в качестве базовой точки опоры. Такой «опорой» стала идея аннигиляции, взаимного уничтожения при соприкосновении разума и чувства, превращение в «ничто» положительных и отрицательных жизненных полюсов.
