Он выставил ладони вперед в предупредительном жесте.

— Это святое, уверяю вас.

Серена должна была бы почувствовать облегчение, но этого не произошло. На самом деле это ее рассердило. Она провела расческой по волосам.

— Мне понадобится уехать из дома, — с вызовом сказала она. — Завтра фестиваль по случаю Дня святого Суизина в Инвергарри. Мы с Зоэ поедем туда. Будьте готовы рано утром, или мы уедем без вас.

— Я буду готов. И вы не должны уезжать без меня.

Слейтер повернулся и открыл потайную дверь.

Его своеволие возмутило ее. Она не допустит, чтобы за ним осталось последнее слово, чтобы он командовал.

— Можете идти. Но сперва принесите мне какао.

Малькольм замер.

— А?

Серена не удостоила его взглядом, вместо этого пристально разглядывала себя в зеркало.

— Поднос на столе у кровати. Принесите его мне.

Краем глаза она видела, как он идет к ночному столику, берет в руки котелок с теплым какао, услужливо ставит его на туалетный столик.

Но не спешит уйти прочь.

Несколько весьма напряженных секунд — и Серена больше не могла это выносить. Она посмотрела ему в лицо. В его глазах плясали веселые огоньки.

— Могу ли я налить какао в кружку, миледи?

Час от часу не легче. Теперь он над ней смеется.

Надо убрать эту дерзкую усмешку с его лица. Хотя, по правде говоря, ее завораживала красота его черт, обнажавшаяся в тот момент, когда что-то доставляло ему удовольствие.

— Можете.

Его глаза превратились в узкие щелки, пока он изучающе смотрел на нее, и Серене стало неуютно под этим проницательным взглядом. Его бедра находились всего в нескольких дюймах от ее головы. Но он сделал то, что она просила. Поднял перевернутую чашку, поставил на блюдце. Ее взгляд скользнул по руке Малькольма, когда он взял кофейник. В его руках он казался игрушечным. На мгновение она задумалась, каково это — ощутить эту огромную ладонь на своей щеке, плече, груди. Ее собственная ладошка утонет в его руке. Когда какао наполнило чашку, пар двумя струйками поднялся над ее поверхностью, как вальсирующая пара. Какое наслаждение, должно быть, танцевать с таким крупным мужчиной. Серена посмотрела на его мускулистое плечо. Как чудесно было бы почувствовать его руку на своей спине!

Ее взгляд опустился ниже — и тут она увидела нечто шокирующее!

Кожа на тыльной стороне его кисти была страшно деформирована.

Под влиянием импульса Серена схватила его запястье, отчего он пролил какао на блюдце.

— Что у вас с рукой?

Он выдернул ладонь и поставил кофейник на стол.

— Ничего страшного.

— Немедленно покажите мне!

Его губы сжались в тонкую линию. Он положил свою руку на стол перед ней.

Она поднесла свечу ближе. Через всю ладонь тянулся ужасающий шрам. Он покрывал всю тыльную сторону правой кисти. Побелевшая вздыбленная кожа образовывала… букву «С».

— Вы поэтому никогда не появляетесь на людях без перчаток?

— Да. И не позволяю никому глазеть на мой ожог.

— Это не ожог. Это — клеймо!

Малькольм сжал челюсти. Он не мог посмотреть ей в глаза. Впервые со времени их первой встречи он заметил на ее лице нечто, чего не видел раньше. Стыд.

Она нахмурила лоб.

— Кто вам его поставил?

— Никто. Это случилось сто лет назад. Забудьте.

— Вы сделали что-то дурное?

— Я сказал, забудь, женщина!

Слейтер схватил свой подсвечник, чуть не затушив пламя, и нырнул в темноту потайного хода.

Воздух явственно пульсировал после его стремительного ухода. Серена не просто затронула чувствительный нерв… она вдосталь потопталась по нему.

Серена тяжко вздохнула. Малькольм о многом не захочет говорить, а она столько всего хочет узнать. Но его рот на замке, а сам он — неприступная крепость. Пожалуй, следовало действовать деликатнее.

Она опустила голову на подушку, гадая, какая цепь ужасных событий привела к появлению шрама на его ладони. Кому ставят клеймо в виде буквы «С»? Садист? Слуга? Сексуальный маньяк?

Она перебрала в уме массу преступлений, в которых мог быть виновен ее телохранитель, и поняла, что ее жизнь в Шотландии вдруг стала намного более интересной.

Отщепенец.

Это слово, словно гвоздь, засело у него в голове и беспокоило каждый чертов день. Куда бы он ни пошел, как бы ни старался скрыться, оно преследовало его.

Почему он не надел перчатки, перед тем как войти к Серене? Что за дурацкая неосмотрительность! Теперь возникнет столько вопросов… Подозрений. Страхов.

Он разволновался, глядя на шрам, выдававший его тайну. Рубец был такой явный и неотвязный — как третья рука. Малькольм смотрелся в маленькое зеркало в простой рамке, одиноко стоявшее у стены. Даже когда он был в перчатках, казалось, это слово светилось у него на лбу.

Отщепенец.

Двадцать лет минуло с момента кровавой расправы над его семьей, но боль не отпускала, словно это случилось вчера. Годами он гадал, что произошло с его похищенными младшими братьями и сестрами. Даже сейчас он питал слабую надежду на то, что они живы, подросли и изменились. Если они живы, то им запрещено, как и ему, пользоваться своими настоящими именами. Они, как и он, считаются негодяями.

Отказ идти в бой со своим кланом рассматривается как предательство. Наказанием является изгнание из клана. Причем исключают не только тебя, но и всю твою семью. Так заведено в Северном нагорье. И тебе ставят клеймо негодяя, чтобы вождь, которому ты поклянешься в верности, знал о твоей трусости. Малькольм плеснул в лицо воды из таза, тщетно надеясь смыть воспоминания о своих младших сестрах и брате, съежившихся в углу, об их маленьких ручках с ужасающими волдырями от ожога. Их наивные детские глаза видели, как перебили всю семью. Их выгнали из собственного дома. Один Бог ведал, какие мучения ждали их впереди. Малькольм задохнулся от ужаса.

Внезапная боль сожаления нахлынула на него. Он никогда не простит себе того, что выжил, что смог спастись. И что не смог их защитить.

Его мысли переключились на женщину за стеной. Он покачал головой. Ей нужна его защита. Он знал, какой опасности она подвергается, хотя она даже не подозревает об этом. Это не просто предупреждение, это угроза. Малькольм хорошо знал, сколь серьезную опасность представляют повстанцы. Его уже отправляли на поиски троих из них, в том числе Джока Маккиннеса. Эти люди не способны просто обсуждать свои претензии… их метод — устрашение, и их не волнует, сколько невинных жертв при этом погибнет.