О ракетодроме в Рейникендорфе недалеко от Берлина, где Небель испытывал малые ракеты и реактивные моторы, Маркус читал в газетах. Когда ракеты еще были «грудными младенцами», о них много писали и спорили в научных кругах.

Но появились легкие металлы и жаростойкие сплавы для двигателей, электронные и гироскопические приборы – и сведения о ракетах исчезли из прессы. Работу над перспективным оружием взяла на себя армия и сразу засекретила ее. Немалую роль в этом сыграли и Карл Беккер, его протеже капитан Вальтер Дорнбергер и недавний выпускник университета Вернер фон Браун.[17]

О том, что был намерен создавать Браун, получивший диплом доктора философии по прямому приказу генералов, знал лишь Беккер.

– После того как ты окончишь университет, я смогу ввести тебя в группу энтузиастов ракетного дела, – продолжал Карл, посасывая сигару. – Но для этого тебе нужно уйти в тень и распрощаться с боксом. Только весьма немногие будут знать о тебе.

Маркус задумался. Потратить лучшие годы молодости на зыбкие проекты? Жить в какой-то дыре за колючей проволокой под неусыпным контролем службы контрразведки? Исчезнуть из спорта как раз тогда, когда он идет к славе? Нет, его не устраивало предложение дяди. Он взглянул на генерала, ворошившего уголь старинными витыми щипцами. Выигрывая время, попытался перевести разговор на семейную тему, однако Карл раздраженно проговорил:

– Родственники только путаются под ногами. Они первые тираны. Им хочется видеть детей, братьев, кузин такими же, как они сами. С большим злорадством они приносят горе тем, кто на них не похож. Я в этом уже не раз убеждался.

– Но мама дала мне жизнь и здоровье, – возразил Маркус.

– Так воспользуйся этим благом! – Карл бросил окурок в огонь. – Несчастье многих людей как раз в том, что в молодости они не нашли верной дороги. Я уверен, Эльза и твой отец, хоть он и свихнулся на прожектерстве, одобрят мой план.

Неожиданная мысль вдруг осенила Маркуса, и он тут же высказал ее.

– Меня только смущает, что ракеты, падая на города, станут убивать не только солдат…

– Ха! – саркастически воскликнул Карл. – Техника – это прикладной ум, но не прикладная мораль. Тысячи лет люди жили во взаимной вражде, и чего ради они вдруг одумаются?! Никогда не восторжествует добро.

– Но движение нацизма родилось во имя добра!

Карл внимательно посмотрел на племянника и сбавил тон:

– Пусть об этом говорят политики, а не практики. Я не утверждаю, что борьба добра со злом бесполезна. Благодаря борьбе всесильное зло все же держится в определенных границах. Героизм спасает от всемирного потопа зла, как дамбы от нашествия океана. Но сам-то океан остается, его не вычерпаешь…

– Мне эта формулировка не совсем понятна, – прикинулся Маркус.

– Германию окружают враждебные государства, после поражения в прошлой войне они хотят закрепить за нами роль статистов в Европе. Но мы – великий народ – не смиримся с этим. Поэтому неважно, какое оружие изберем, когда придет время утверждать немецкий порядок. Хотим мы или не хотим, но нам придется положиться на гениальную интуицию фюрера. – Беккер искоса посмотрел на племянника, желая проверить, какое впечатление произвели на него эти слова.

В душе Карл не разделял маниакальных идей нацистов, которые ценились выше разума и здравого смысла. Но юноша мог понять его слова превратно, донести в гестапо, тому немало примеров. Однако племянник не заметил смятения Беккера.

– Теперь я понял, – сказал Маркус, вставая.

Начинался 1936 год, первый год четырехлетнего плана развития военной экономики во имя мировой империи. За четыре года нацисты намеревались создать самую мощную в мире военную промышленность и грозную по обученности, оснащенности, идеологическому воспитанию армию.

В этом году произошел внезапный поворот в судьбе Маркуса.

Одиннадцатые Олимпийские игры в Берлине летом 1936 года были самыми пышными и громкими перед большой войной. Фашисты эту Олимпиаду назвали «рабочей». Стадионы, улицы, парки заполнили многотысячные толпы. Зрители со всех земель Германии, дети с флажками со свастикой, батальоны гитлерюгенда с полотнищами знамен… Расцвеченная всеми цветами правительственная трибуна… В ложах – Гитлер, Геббельс, Геринг, Розенберг, Борман…

На беговых дорожках и футбольных полях, в гимнастических залах и на водных стадионах оспаривали первенство французы и англичане, поляки и американцы, болгары и шведы… Здесь, на ринге, и встретился Маркус Хохмайстер с французской звездой Сюже.

Воздух сотрясался от неистового рева трибун. Не поднимая головы, первым ступил на освещенный квадрат похожий на жука брюнет Сюже. Зал сразу стих, словно вырубили звук. Наступила напряженная тишина. Сюже отошел в свой угол, хмуро оглядел первые ряды. Их сплошь занимали штурмовики и эсэсовцы. Выше, в ложе, обитой бордовым бархатом, он увидел Гитлера и рейхсюгендфюрера Шираха. Переговариваясь, они поглядывали на ринг. Сзади толпились генералы в белой парадной форме.

Шмеллинг задерживал Маркуса. Это была психическая уловка. Пусть постоит француз наедине с враждебным залом, почувствует, какая сила стоит за его соперником, немцем Хохмайстером…

Потолок будто рухнул – зал зашелся в экстазе. Зрители увидели Маркуса. Хохмайстер нырнул под канаты, резким движением плеч сбросил халат, вскинул руки в перчатках, приветствуя своих болельщиков.

Ударил гонг. Сюже прыжком пересек ринг и бросился в атаку. Однако долго держать бешеный темп не смог. Маркус скользил по рингу свободно и плавно, точно балерина. Он не был сильней Сюже, но за его спиной орали тысячи поклонников, он дрался на своем, немецком, ринге и победил в третьем раунде. Обманным движением ему удалось заставить француза броситься вперед. Тот ринулся и наткнулся на прямой удар в лицо. Сюже отлетел на канаты, не успев сообразить, что случилось. Из носа хлынула кровь. Зал взревел в едином порыве…

Победителя несли в раздевалку на руках. Любители автографов забили коридор. Служителям с большим трудом удалось отстоять двери душевой.

Через вопящую толпу, уверенно работая локтями, протиснулись вперед двое эсэсовцев из лейб-штандарта фюрера. Служители пропустили их. Они подошли к кушетке, на которой перед массажистом лежал Маркус.

– Здорово вы задали этому лягушатнику! – воскликнул один из эсэсовцев.

Все еще возбужденный боем, Хохмайстер не без бахвальства ответил: