— Налей еще, Маркус, идет? Так-то оно лучше будет. — Он одним глотком осушил полстакана. — Да, лучше… Короче говоря, я начал тырить чужие вещи. Ну там, всякую мелочь в магазинах. То есть сначала мелочь — не потому, что я был бедный, а потому, что я хотел чего-то, добытого своими руками. Наверное, потому, что меня тошнило от тех дорогих игрушек, которые отец швырял мне, как кость собаке, чтобы та не путалась под ногами.

Он зажмурился и опрокинул в рот остаток виски, потом потянулся за бутылкой и налил еще. Взгляд его сделался рассеяннее, речь невнятнее.

— Если честно… я в день, когда это прз… пршл… произошло, и в магазине-то не был. Понимаешь, после Просш… Про-ис-шес-т-ви-я, в общем, когда начались все эти штуки со временем, все знали, что Врата могут отвориться где угодно, но, черт, обычно они гнездятся вместе, как это всю мою жизнь говорили по телеку, чтобы вокруг них можно было построить вокзал и чтобы на этом наживались эти чертовы туристические фирмы. Но, друг мой, — он плеснул себе в стакан еще виски, — эти чертовы Врата отворяются иногда где угодно и без предупреждения — просто так.

Он выпил. Рука его дрожала. И невольно, словно не замечая сам, он выложил всю свою историю. В тот раз он был неосторожен, и его поймали за кражей швейцарского армейского ножа. Но он был еще мал и очень убедительно плакал, и ему хватило ловкости улизнуть сразу же, как только полицейский отвлекся на мгновение. Он подумывал, не оставить ли все так, как есть, пусть этот скандал попадет в газеты и в теленовости, так бы он поквитался с отцом. Но он решил, что просто так еще не интересно — скандал маловат. Он хотел если скандала — так уж хорошего, такого, чтобы он сломал жизнь отцу так же, как тот сломал его жизнь — не ходя на его баскетбольные, бейсбольные, футбольные матчи, оставляя его в одиночестве ночь за ночью.

Поэтому он бросился прочь от полицейского, а тот — за ним Скитер петлял между остолбеневшими покупателями, нырял из секции в секцию, с этажа на этаж, а преследующий его полицейский на бегу запрашивал подмогу по воки-токи.

Все это было даже весело — до тех пор, пока прямо в воздухе перед ним не разверзлась дыра. Единственное, что могло бы предупредить его об опасности, — это странный гул в голове. А потом воздух вспыхнул всеми цветами радуги, и Скитер как был — раскрасневшись от бега, с прилипшей к взмокшей спине футболкой — с криком провалился сквозь него, болтая ногами в воздухе.

Он упал на каменистую землю, а над ним безбрежным океаном раскинулось небо. Над ним стоял, глядя на него, человек, одетый в меха, с лицом, смазанным жиром от лютого ветра. В темных глазах его — потрясение, ужас и восторг. Задыхающийся от погони Скитер, у которого голова еще шла кругом от этого внезапного перемещения через ничто, в первую минуту только и мог что стоять, глядя в лицо незнакомца. Когда тот вытащил меч, Скитер понял, что у него остаются два выхода: бежать или драться. Обычно он привык убегать. Убегать вообще было проще, чем сталкиваться с противником лицом к лицу, особенно если у тебя была возможность расставлять тому западни на бегу.

Но он устал, и задыхался, и продрог на ледяном ветру, и встретился на этот раз с тем, к чему не привык за несколько набегов на торговый центр, — с человеком, на самом деле готовым убить его.

Поэтому он напал первым.

Конечно, восьмилетний мальчишка с краденым перочинным ножом не мог представлять маломальской угрозы для Есугэя Доблестного, и все же он ухитрился нанести тому кое-какой ущерб, прежде чем взрослый мужчина швырнул его на землю, приставив к горлу клинок.

— Ну давай, режь! — огрызнулся Скитер. — Все равно не хуже, чем быть никому не нужным.

К великому его удивлению, Есугэй — позже Скитер, разумеется, узнал, кто это такой, — поднял его, ухватив за футболку, похлопал по щеке и перекинул через седло с высокой лукой, вслед зачем они понеслись вниз с такого крутого горного склона, что Скитер не сомневался в том, что они сейчас же разобьются: Скитер, лошадь и тот безумец, что правит ею. Вместо этого они благополучно спустились к группе всадников, ожидавших их внизу.

— Боги послали нам богду, — объявил Есугэй (разумеется, содержание его речи Скитер узнал гораздо позже, когда научился понимать язык народа Есугэя. Впрочем, историю эту рассказывали вечерами у очага в юрте Есугэя еще много, много раз), хлопнув тяжелой рукой по спине Скитера с такой силой, что вышиб из него весь дух. — Он напал на меня с отвагой, достойной любого воина рода Якка, пролив мою кровь. — Мужчина, поперек чьего седла Скитер продолжал лежать, закатал рукав, с гордостью демонстрируя всем небольшой порез, нанесенный Скитером. — Это знак нам, знак со стороны небесных духов, пославших нам в своем разумении человека, чтобы он следовал за нами.

Несколько воинов помоложе улыбались религиозным убеждениям старого монгола, но умудренные опытом седые ветераны молча разглядывали Скитера, и скуластые лица их не выражали ничего, словно их вырезали из дерева.

Потом Есугэй Доблестный повернул голову своего коня на север.

— Едем, как я решил!

Без лишних объяснений Скитера перекинули на чье-то другое седло, надели на него меховую куртку — она оказалась ему велика, — завязали под подбородком тесемки войлочной шапки-ушанки — тоже слишком большой для него — и поскакали по дикой, пустынной равнине. Много часов продолжалась эта безумная скачка. Скитер проваливался в сон, просыпался от боли в затекшем, разбитом теле, ему совали в рот сырое мясо, размягченное от долгого лежания между седлом и вспотевшей конской спиной (он так проголодался, что ухитрился проглотить его), и продолжали скакать до тех пор, пока на горизонте не появились похожие на пудинги войлочные шатры; позже он узнал, что они называются юртами.

Они ворвались верхом прямо в середину того, что даже Скитер безошибочно определил как какое-то торжественное шествие. Женщины и дети врассыпную бросились из-под копыт, со всех сторон раздался визг. Перегнувшись через луку, Есугэй вырвал из седла перепуганную молоденькую девушку, швырнул ее поперек своего седла и крикнул что-то. К ним уже бежали, опомнившись, мужчины, на ходу натягивая тетивы своих луков. Но воины Есугэя были наготове: свист стрел, и пешие с криком падали, хватаясь за горло, грудь, продырявленный живот. Всю дорогу обратно к горам, где он выпал из дыры в чистом небе, потрясенный Скитер гадал, что станется с ним, не говоря уже о бедной девушке — та наконец перестала голосить и лягаться и затихла, бросая на своего похитителя свирепые взгляды и тихонько всхлипывая.

Прошло немало времени, прежде чем Скитер узнал о том, что сказал Есугэй воинам.

— Если богда принесет нам удачу, я повелю, чтобы он рос в наших шатрах как дар богов, чтобы он вырос настоящим Яккой или же умер, как может умереть любой мужчина — от холода, голода или вражеской стрелы. Если же наш набег будет неудачен и мне не удастся похитить себе невесту у этого плосколицего идиота, за которого ее выдают, значит, он не настоящий богда, и мы бросим куски его тела на съедение стервятникам.

Есугэя нельзя было обвинить в чрезмерном сострадании к кому-либо, кроме членов его рода. Он просто не мог себе этого позволить. Этого не мог себе позволить ни один монгол. Охрана от набегов соседей принадлежащих роду Якка пастбищ, скота и юрт занимала все его время, не оставляя в сердце места для ненужной чувственности.