— ЗАПРЕЩАЕШЬ?

— Ты меня слышала. Я согласился на твой переезд, но толпы диких туристов сюда не войдут.

— Какие толпы! Я добилась успеха в своем деле, Франко Аверсано, и никто никогда не делал мне замечаний!

— Я тебе их тоже не делаю! Просто запрещаю.

— А я плевать на твои запрещения хотела.

— Все. Еще немного — и я готов.

— Не волнует… Ай!

Ее стиснули такие железные объятия, стало больно дышать. Серые глаза потемнели? на самом дне их загорелся кровавый огонь. Дыхание мужчины участилось и стало хриплым. Побелевшие от ярости губы были близко, слишком близко, и Джованна поступила так, как не поступило бы в минуту смертельной опасности ни одно живое существо.

Она сама обвила шею Франко руками и припала к его губам.

Оказалось достаточно всего одного прикосновения, всего лишь этой пугающей близости. Тело Джованны Кроу, изголодавшееся, изнемогающее от желания, само тянулось к Франко и не собиралось отказываться от своего решения. Угасающий мозг еще боялся, а руки уж ласкали, и губы жадно пили дыхание другого, и тела слились воедино, а жар крови стал общим…

…А потом Франко с глухим стоном, оттолкнул Джованну, хотя и продолжал держать ее руку.

— Нет! Не здесь. И не сейчас.

С этими словами он повернулся и стремительно направился к выходу, все так же сжимая ее руку. Она почти бежала следом, все еще плохо соображая после пылкого поцелуя, но даже не думала об освобождении. Почему-то сейчас Джованне казалось, что самая лучшая судьба — это вот так и ходить с Франко за руку всю жизнь.

Они стремительно миновали холл, вылетели на крыльцо, потом через сад, дальше, дальше, за маленькую кованую калитку, в царство садовников, потом еще одни ступени, широкие, каменные, замшелые, а потом…

Джованна стояла, затаив дыхание, хотя от быстрого бега легкие едва не разрывались на куски. Рядом, безмолвный и мрачный, возвышался Франко Аверсано.

Это место не отмечено на плане поместья. Сюда никогда не заходили случайные люди. Только близкие друзья и родные. Детей сюда тоже не пускали, так что Джованна знала о существовании этого места лишь понаслышке.

Царство роз. Всех цветов и оттенков, всех сортов, всех разновидностей. Вьющиеся плети, высокие кусты, маленькие кустики. Дикий шиповник. Она знала только одно — их здесь восемьдесят. Восемьдесят кустов. По два на каждый год брака Альдо и Маргариты Аверсано. Он дарил куст ей, она ему. Каждый год. В этом году тоже… Они успели отпраздновать сороковую годовщину своего брака, а потом граф Альдо погиб. Он отвозил Лукрецию, приезжавшую к ним на празднование юбилея, в аэропорт — она собиралась лететь в Штаты к Джованне. Вот так слетаются нити судьбы, так причудлива бывает жизнь. И жестока.

— Франко… Это же…

— Да. Подожди меня здесь. Никуда не уходи, ясно?

Она только кивнула, не в силах ответить, но потом голос вернулся.

— Франко! Не оставляй меня одну!

— Струсила?

— Нет… просто мне показалось… вот сейчас запрешь калитку и уйдешь.

— Это мысль. Не провоцируй меня. Не бойся, Солнышко, я быстро.

И исчез во тьме. Джованна беспомощно смотрела ему вслед, потом огляделась по сторона

Сад погибшей любви. Сад — свидетель многолетней нежности и внимания друг к другу. Здесь никогда не было садовника. Граф и графиня сажали свои дары друг другу лично.

Время остановилось и растянулось до бесконечности. Джованна в панике смотрела в ту сторону, где исчез во тьме Франко. Никого. Она одна в этом заколдованном саду.

Что с ней происходит, боги! Отчего так бешено бьется сердце, отчего никак не уймет дыхание? Внутри горит пожар, и нет дождя, способного залить это темное пламя страсти.

Франко. Франко Аверсано. Забудь о нем. Hе смей влюбляться в него, Не смей повторять ошибку десятилетней давности. Тогда тебя спас возраст, теперь не спасет ничего. За минуту блаженства ты заплатишь отчаянием и унижением…

— Спасибо, что дождалась, Джо.

Она круто повернулась, едва не теряя равновесие, и замерла на месте.

Опираясь на руку своего красивого сына, шла высокая статная женщина. Джованна помнила ее с черными гладкими волосами, похожими на вороново крыло, на кусок ночи, на небо без звезд… Теперь эти гладкие волосы были абсолютно белыми. В остальном графиня Маргарита Аверсано не изменилась. Та же стать и красота, то же спокойное и благожелательное выражение красивого лица… Только синие страшные тени залегли под глазами, и скорбно опустились уголки губ. Вдова. Безутешная в своем неизбывном горе.

Джованна не выдержала и кинулась на шею графине. Через секунду та ответила на ее объятие. Слабые руки обхватили плечи девушки, и тихий голос прошептал:

— Спасибо, принцесса. Спасибо, что приехала в замок. Ты ведь уже знаешь… после того… что случилось, я не выхожу из дома. Только сюда, к нашим с Альдо розам. Франко знал, что я должна спуститься, и рискнул. Он оказался прав. Я рада видеть тебя, принцесса.

— Вы не должны запирать себя в четырех стенах! Пожалуйста! Обещайте, что придете ко мне на новоселье, в Пикколиньо! Прошу вас, синьора Маргарита!

— Я… я не могу. Я нигде не чувствую себя в безопасности… Беспричинный страх…

— Со мной вы будете в безопасности!

Графиня слабо улыбнулась.

— Все такая же. Огонь и вихрь. Маленькое Солнышко. Я не обещаю, Джо. Посмотрим, идемте в дом вместе. Вы проводите меня комнаты, а потом Франко отвезет тебя домой.

Джованна поймала руку графини и прижала ее к губам.

— Я скучала без вас…

Маргарита Аверсано ответила грустной улыбкой и еще более тихим шепотом:

— Я тоже скучала по тебе, Джованна. Больше, чем ты можешь себе представить.

Франко довез ее до дома в гробовом молчании, и она была ему благодарна за это. На прощание он церемонно склонился над ее рукой, но поцелуй был горячим и чуть более долгим, чем предписывает обычный этикет. Она была благодарна ему и за это.

Остаток ночи Джованна просидела на своей собственной кухне, вспоминая, плача и улыбаясь одновременно. Она думала о Лукреции, своем детстве, о графине Маргарите и синьоре Альдо, о прекрасных розах в их тайном саду, о Франко, о его поцелуях и своей любви, о бестолковой, в общем-то, но счастливой жизни, которая досталась Джованне Кроу — одним словом, спать так и не пришлось. А в семь утра в кухню спустилось рыжекудрое чудо в папильотках и клетчатом халате. Если можно назвать свежей розой женщину шестидесяти пяти лет, то Дейрдре О' Райли была именно свежайшей из роз.

— Утро, приветствую песней звенящей твой солнечный луч и чего-то там на цветках! Салют!

— Росу.