Она изо всех сил держалась, чтобы не открыть глаза. Этот растленный граф накручивал на палец прядь ее золотистых волос, а значит, был совсем близко. Если она откроет глаза, то утонет в его взгляде…

— Там никто не мешает…

— А для чего они служат в наши дни? Что там делать?

— Зависит от того, с кем туда пойдешь. Купаться пойдем?

От неожиданности она открыла глаза — и мгновенно совершила ошибку, причем непроизвольно. Вместо того чтобы отшатнуться, придвинулась. Теперь Франко нависал прямо над ней, и ее кожа горела от жара его тела. Серые глаза смотрели насмешливо, горячо, пугающе, и немыслимые губы изогнулись в улыбке, не злой, не презрительной, а дружеской, почти нежной. Если он чуть наклонится вниз, то они поцелуются…

— Ку… купаться? Я не думала…

— День жаркий, освежимся. Бежим!

Она вскочила и помчалась за ним, даже не задумываясь, что делает.

Куда, спрашивается? Купальника-то нет…

Все равно. Лучше прыгнуть в воду в одежде, потому что иначе она сейчас сгорит от желания и совершенно неприличных фантазий, переполняющих ее пылающую голову.

Они ворвались в воду озера с разбега, и Франко поймал ее на руки, а она завизжала и задрыгала ногами, и тогда этот негодяйский граф поднял ее и со всего размаха забросил далеко в воду, и она утонула на секундочку, а потом вынырнула, хохоча от восторга и облегчения.

Теперь можно беситься и смеяться, нырять и жмуриться от воды — но он не поймет, ЧЕГО она хочет больше всего на свете.

И они снова хохотали, и брызгались, и топили друг друга в звенящей воде, и цивилизация слетала с них, словно шелуха, — не было больше надменного аристократа Франко Аверсано и молодой деловой американки Джованны Кроу, были мужчина и женщина, и плевать, что мокрая футболка облепила тело так, что сделалась невидимой, потому что Джованна доверяла этому мужчине, доверяла все, что угодно…

Потом Франко подхватил ее на руки и вынес из воды, а Джованна болтала ногами и хохотала. Он принес ее на секретную поляну — здесь Джованна несчетное количество раз пряталась в детстве, будучи уверена, что именно тут живут феи.

Он опустил ее прямо на густой мох, но рук не разнимал. Девушка перевела дух от смеха и хихикнула напоследок.

— Отпусти, феодал.

— У меня идея получше.

— Какая же?

Вместо ответа Франко молча привлек ее к себе.

Она не знала, что может быть вот так — горячо и холодно, стыдно и весело, хорошо и страшно.

Она не представляла, что поцелуй может довести до оргазма за несколько секунд.

Она не верила, что страсть может заставить забыть обо всем на свете.

Руки мужчины были нежнее шелка, губы мужчины были настойчивы и искусны, тело мужчины расплавило ее плоть и превратило кровь в жидкий огонь.

Джованна умирала от счастья и любви в руках Франко и не могла отвести взгляда от ослепительных серых глаз, на дне которых мелькали золотые искорки.

Честная девушка глубоко внутри нее храбро попыталась соблюсти девичью честь.

— От… пусти меня, Фран… ко…

— Нет, Солнышко. Я слишком долго тебя хотел и ждал. Теперь я не могу тебя отпустить. Я умру.

— Я уже умираю… Почему так горячо?

— Это очень теплая футболка… Мы ее сейчас снимем…

И ладони его легли ей на обнаженную грудь и Джованна выгнулась от сладкой боли и счастья, раскрываясь навстречу Франко, словно цветок.

Ее тело пело в его руках, словно скрипка Паганини. Франко больше не мог сдерживаться Его губы скользнули по горячей и нежной коже, обхватили нежный бутон напряженного маленького соска…

— Я умираю, Франко…

— Нет, маленькая. Мы только начинаем жить…

И был свет под стиснутыми ресницами, и крик, рвущийся из закушенных губ, нереально яркое солнце, взорвавшееся мириадами радужных брызг, стон и смех, слезы счастья и боли, покой и уверенность, что все именно так, как нужно, так, как и должно быть…

Она не понимала, что с ней происходит, не знала, где находится. Иногда она начинала сопротивляться — неведомо зачем, — но Франко быстро подавлял все ее попытки освободиться. Вернее, она сама прижималась к нему всё теснее.

Джованна пила его любовь, как пьют воду в пустыне. Растворялась в его дыхании, приникала к горячей коже, становилась единым целым с ним, его частью, его собственностью. Мужчина был неутомим, она — ненасытна. Все бесплотные мечты об этом человеке воплотились сейчас, здесь, на этой поляне, и не было в мире более необузданной любовницы, чем Джованна, и более нежного любовника, чем Франко.

А потом она свернулась клубочком, и зарыдала, потому что достигнутая мечта перестала быть мечтой и день стал реальностью. Франко осторожно прижал ее к себе, и Джованна машинально отметила, что он снова возбужден…

— Солнышко, не плачь. Все теперь хорошо. Все теперь хорошо навсегда.

— Нет. Я не должна была… Все неправда!

— Неправда — что именно? Вот мы с тобой. Мы лежим рядом. Мы голые и счастливые. Мы только что любили друг друга, потому что не могли больше удерживаться. Что же здесь неправда?

— Все. Нельзя было…

— Нужно. Нужно было, Солнышко. Иначе у нас ничего бы и не получилось. Иди сюда. Люби меня. А то запру в подземелье.

Она явилась домой под вечер, мокрая, грязная, с шалой улыбкой на припухших губах и отсутствующим взглядом. Доди смерила Джованну оценивающим взглядом и покачала головой.

— Ты выглядишь, как русалка, напоровшаяся на группу военных водолазов.

— Почему военных?

— Потому что они молодые и горячие.

— Отстань, Доди. Я большая девочка.

— Не сомневаюсь, потому что мы давно знакомы. Почему ты мокрая?

— Я упала в озеро.

— Ага. И утонула?

— Нет, меня вытащили. Франко вытащил.

— Понятно. Он тебя за ноги тащил или за волосы?

— Доди, отстань.

— Нет, я же не спорю, купались — хорошо, но почему не снять одежду? Джинсы — не плавки, футболка — не бикини.

— Неприлично купаться голыми.

— Ага. Знаешь, детка, если ты думаешь, что сейчас у тебя ПРИЛИЧНЫЙ вид, то ты очень ошибаешься. Пойди, пожуй лимон, слишком довольная у тебя мордочка. И переоденься — простудишься. А потом спускайся, поговорим.

Через полчаса Джованна, сухая и умытая, сидела на кухне и меланхолично заплетала косички, глядя в стену поверх головы Дейрдре. Та мрачно посмотрела на девушку и громко откашлялась.

— Во-первых, электричества все еще нет.