Соня же, как и брат, отлично танцевала. Это были настоящие живые танцы. Движения, жесты – всегда в такт. Вальс так вальс. Фокстрот так фокстрот. Легко, изящно, воздушно. Михаил как-то, стесняясь, пригласил ее на танец и, изрядно краснея, сделал предложение.

Васька на свадьбу подарил молодоженам детский горшок, пожелав при этом племянников и племянниц не меньше десятка. А после традиционного «Горько» беспокойный брат расцеловал по очереди молодых, чем здорово повеселил гостей. Такой веселой свадьбы даже старожилы не смогли припомнить. Казалось бы, какое может быть веселье: голь повенчалась с рванью, а все одно счастье!

Первенца без всяких колебаний решено было назвать Василием. Мальчик выдался полной копией дядьки. Рос веселым, бесшабашным, а главное – унаследовал музыкальный слух, и родители его рано отдали в музыкальную школу. Инструмент предложили выбрать самому, ребенок потянулся к свирели… И побежали дни, наполненные божественными звуками. Соседка приносила музыканту груши со своего сада и, вытирая слезы, просила: «Играй, Вася, я страсть как люблю соловьиные трели».

Надвигалась осень. Вася нарисовал огромного сома и подписал «Сентябрь». Рядом маленькие рыбешки, водоросли размером с песчинки, а сом такой большой, что в пруду еле вмещается, макушка из воды торчит. Из деревни пришла телеграмма – заболел отец. Соня с Михаилом отдали с трудом накопленное на лечение. Конечно, они знали, что у мачехи имеются сбережения, казначеем в семье была она, хотя сама не работала, но кто станет выяснять отношения, когда человек в беде? С трудом отца подняли, но, как оказалось, болезнь стала первой предвестницей надвигающейся беды, так, мелкой рыбешкой, нарисованной Васей. В самой атмосфере дома поселилась тревога, словно невидимые частицы зла сновали туда-сюда, подыскивая, на чем или на ком можно сконцентрироваться. Странно, но даже птицы улетели в теплые края позже обычного, как бы желая непонятно с кем навсегда проститься…

Софья смотрела на движущийся в небе клин и не понимала, откуда в ней растет обида на пернатых. «Вот они, – думала она, – счастливые, захотели и улетели. Их ждут весна, цветы, теплое море, а я… тут, как привязанная». По привычке запела, но получилось грустно. В ее интонацию основательно легла печаль, сбив весь ритм. А когда клин в небе растворился, вспомнила, что уже около недели ей снятся тревожные сны. То жалит двухголовая змея, то она проваливается в подземелье. Некоторые видения не помнит, просыпается с чувством страха и смотрит в окно до рассвета. Но вчерашний сон не похож ни на какой другой. Два голубя дерутся, один черный, другой белый. И тот, который черный, очень злой, он царапает белому когтями грудь, клюет в глаза, неистово бьет крыльями. А белый только защищается, но в какой-то миг, понимая, что ему не спастись, начинает кричать, громко-громко, как человек, которого дикари должны положить на алтарь, чтобы принести в жертву. Черный голубь побеждает белого, выклевывая его сердце, и улетает.

Ближе к вечеру, когда вся семья уехала в гости в соседнюю деревню, дом сгорел. Дотла. Когда они примчались, увидели остывающие угли и скулящего Рекса, которому удалось сорваться с привязи или отвязал кто, поди теперь, разберись. В полубреду Соня с Михаилом, взяв детей, а кроме Васьки была десятимесячная Маша, пошли проситься в вагончик военчасти. Руки и ноги у молодой женщины окаменели, она что-то поддакивала рыдающим соседкам, что-то брала у них и не могла ни о чем думать. В глазах сплошное пепелище. Утром Васька без спросу убежал на полигон играть и подорвался на мине… Когда его нашли, жизнь давно ушла из тела…

Первым о новой беде узнал Михаил и завыл. Соседки невольно отпрянули, испугавшись его страшного лица. Боль, казалось, намертво сковала его. Он обмяк и лег на пол, обращаясь в потолок со словами: «Забери меня вместо него!»

В ту же осень непонятно от чего скончалась Маша.

– Надо ли жить? – думала Софья, лежа в больничной палате. За окном твердым горохом стучал по подоконнику град. Град в ноябре? Ну да, чего только не бывает. Беспомощно летали потерявшие цвет и сок листья. Никому не нужные, сброшенные с деревьев, как остриженные волосы. Ныло сердце, пусто было в голове. Врачи, тщательно обследовав пациентку, нашли много хронических болячек. Вот он, подарок детства!

– Вы лечили гайморит?

– Никогда.

– Вы лечили описторхоз?

– Никогда.

– Вы лечили анемию?

– Никогда…

«Неужели, – размышляла женщина, – моей маме было хуже, чем мне, раз она так рано ушла? А что меня здесь держит? Кому-нибудь бывает хуже?» Нет, она не плакала, потому что не было сил, просто не знала, как это делается. Да и когда ей было плакать? Плачу надо учиться, для этого нужны время и любящее материнское сердце, а Софья с детства просто выживала.

Невеселые раздумья прервал брат. Он непривычно тихо вошел в палату, кашлянул в кулак и как бы между прочим начал разговор:

– Ты Юльку-то Капицу помнишь? Ну рыжая такая, с веснушками? Вспомнила? Так вот: я на ней решил жениться.

Софья округлила глаза. Она не осуждала Василия, нет, даже не думала, просто не понимала, как в этой жизни, сотканной исключительно из страдания и горя, так вдруг взять и жениться? А главное – зачем? Она давно ничего общего с людьми не имела, лечащему врачу отвечала коротко – да или нет. Мужа видеть не хотела, передачки молчаливая санитарка ставила на тумбочку, записки летели в мусорную корзину. Вася пояснил:

– Беременная она. Ну и родители настаивают, чтобы все было как у людей, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Софья и уткнулась в плечо брату.

Свадьба запомнилась проливным дождем и повсеместным отключением электричества. Пришлось доставать из чулана керосинки, просить у бабулек свечи. Не прерывать же веселье из-за этого. Соня, глядя на Юлькин округлившийся живот, заплакала.

После свадьбы все мало-помалу пошло на лад. Софья изменилась, стала ходить в церковь, развела огромный сад. Муж с трудом построил новый дом, но потом, будто что-то сломалось внутри, пристрастился к спиртному, и жена, прочитав гору литературы, вылечила его пчелами. А вскоре о ее таланте целительницы пошли легенды. Чего только не говорят про нее: и ногу, проткнутую ржавым гвоздем, вернула в первозданный вид сырой нефтью, бородавки вывела лошадиной костью, тики у ребенка прошли после того, как Софья прописала ему порошок из яичной скорлупы.

Один за другим она стала рожать детей. Так появились на свет шестеро братьев и сестер. Пренебрегли приметами и старшего снова назвали Васей. Бог привычно наградил его тонким слухом, но музыкой он заниматься не стал, говорит: «Там и без меня хватает. Я мать-природу люблю», пошел в лесники.

У брата родились одна за другой четыре девочки, старшую назвали Соней. Одно время стало казаться, что беда насовсем ушла, но не тут-то было, у Сони – дочери Василия – погиб старший сын… как она выжила, одному Богу известно и еще родной тете.

…Я сижу в добротном кирпичном доме Михаила и Софьи, слушаю рассказ ее дочери, как мать вылечила ее от ишемической болезни мухоморами. Размышляем о человеческой жизни, добре и зле. Дочь рассказывает про нежные всегда ухоженные руки целительницы, мягкую улыбку, казалось, ей всегда светило солнце и не было несчастья. На окне распускается орхидея утонченно желтого цвета, на лепестках капельки росы, похожие на слезы.