Анвар переехал в Сибирь к родственникам жены. Так холодный край стал вторым домом, а теперь уже далекий Термез навсегда остался в сердце. В православии он Иван. Добавляет с улыбкой: «Помнящий родство». И снова загадочно молчит. Его долго не хотели крестить в православной церкви, и он смирился. Просто приходил в храм и когда слышал возглас: «Оглашенные, изыдите» поворачивался и уходил. Так продолжалось два года. Три раза за это время прочитал Евангелие, прежде чем услышать: ты – Иван.

Русские приютили, выделили сначала комнату в общежитии, потом квартиру. «Понимаете, это великие люди. Умение прощать заложено в сильных»…

Общаться с ним удивительно легко, круг его интересов настолько широк, что кажется, будто перед тобой профессор, у которого на первом месте – русская классическая литература. Признается: «Я за книжками проводил все время с раннего детства. Никогда от них не уставал. И детей по мере возможности приобщал к чтению. Без него жизнь неполная». Вот только свободного времени, к сожалению, у него все меньше и меньше. Последние пятнадцать лет Анвар работает в локомотивном ремонтном депо, следит за техническими средствами, которые обеспечивают безопасность движения поездов. Ошибок здесь допускать нельзя. И это он понимает как никто другой, поэтому, если видит необходимость срочного ремонта, запросто может забыть про еду и сон, в одночасье разделив жизнь на главное и остальное. Главное – конечно же, дело, так нужное людям.

«За что я уважаю Анвара, – позже скажет мне его русский напарник Евгений, – так это за то, что ответственность у него в крови. Помню, как мы с ним до четырех утра однажды провозились, разбирая автоматическую сигнализацию, что называется, «по косточкам». Проверили каждый проводок по нескольку раз. А когда устранили брак и уже под утро тепловоз пошел, были счастливы. Такое не забывается, поверьте. Если бы все электромеханики были как Анвар, – аварий бы на железных дорогах не было в принципе». Смотрю в черные глаза собеседника и не могу понять, не могу уловить ту формулу, в которой успешно сочетаются русская литература и электромеханика. Начинаю размышлять вслух и получаю ответ: связующее звено здесь Честность.

Анвар между тем меняет тему разговора, говорит о своих впечатлениях: «Когда я пришел в цех впервые и увидел, сколько здесь работы, то думал сначала, что не справлюсь. Но, знаете, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Я следил за старшими, и у меня самого стало получаться, говорят, даже неплохо». Более того, в удивительно короткий срок Анвар прослыл мастером «золотые руки». «Кажется, нет такой техники, которую бы он не знал, – замечают его коллеги. – У кого магнитофон или будильник сломается, тут же несут ему: «Анвар Равильевич, пожалуйста, посмотрите, что там». Он в обеденный перерыв садится и ремонтирует. Всегда чинит молча. Многие потом у него эту привычку переняли – за работой молчать и думать только о деле. Кстати, после его рук век техники намного продлевается. Талант у него, так и напишите».

Впрочем, у Анвара есть еще одна бесценная черта, за которую его в депо все любят.

«Он умеет дружить», – признаются коллеги. И рассказывают, как он помогал им в трудных жизненных ситуациях – словом ли, делом, но помогал всегда. К примеру, тот же Евгений вспомнил, когда около десяти лет назад его «добрые люди» буквально выживали из родного коллектива, многие перестали даже здороваться, и только Анвар поддерживал, веря, что все закончится благополучно. А ведь такая поддержка могла ему самому стоить работы. «Не люблю говорить высокие слова, но он – настоящий мужик».

И, наверное, тот факт, что по долгу службы он отвечает за безопасность движения, не случаен: только тот человек может отвечать за жизнь других, кто знает ей подлинную цену. Прощаемся. Он провожает меня стихами Есенина.

День ушел, убавилась черта,

Я опять подвинулся к уходу.

Легким взмахом белого перста

Тайны лет я разрезаю воду.

В голубой струе моей судьбы

Накипи холодной бьется пена,

И кладет печать немого плена

Складку новую у сморщенной губы…

Она родилась в далеком теперь 1926 году в канадской провинции Онтарио, куда эмигрировали ее родители из Финляндии в поисках лучшей доли.

– Папа, – вспоминает моя собеседница, – работал на заводе «Форд», мама, как это принято, была домохозяйкой.

Маленькая Хелен была единственным ребенком. И, как и положено детям из благополучных семей, пошла в школу в пятилетнем возрасте, где учили английскому, молитвам и математике, а сама школа была при православном монастыре. Преподаватели – монахини. Очень, очень строгие и какие-то торжественные. Хотелось их радовать, хорошо учиться, одним словом, делать то, что может вызвать у них счастливую улыбку.

Папа начал строить дом, а мама весной возле фундамента посадила фруктовые деревья и разные овощи, чтобы в зиму войти со своим урожаем. Жизнь, казалось, только начиналась. Осенью в новостройку провели водопровод, а в гостиной установили камин. Тот год выдался особенно урожайным на клубнику и помидоры. Предполагалось, запасов хватит надолго…

Отца Хелен уговорили поехать в Советский Союз. Рассказывали, что жить там намного лучше, чем в Канаде, и ему обязательно предоставят работу на ответственной должности. Семья оставила дом, машину – попросту не успела продать, – все сбережения отдала в фонд строительства социализма. Собирались почему-то быстро. С небольшими чемоданчиками направились в Советский Союз…

Картина, представшая перед финскими канадцами, скажем так, сильно отличалась от той, которую они себе представляли. Но назад хода не было. Ловушка захлопнулась. Семью Хелен направили в Кондопогу и разместили в бараке по полатям, на которых лежал лед. Правда, ненадолго. Им потом все же выделили крохотную комнату. Но это случилось после того, как девочка, спавшая на самом верхнем ярусе у потолка, простыла и заболела. Врачи «обнадежили» родителей, сказали, что их дочь не выживет, по этой причине в детской больнице к ней было отношение соответствующее. Первое русское слово, которое она запомнила, – «доходяга».

А потом отца Хелен перевели работать на Горьковский автозавод, там было уже две комнаты с печным отоплением. В городе Горький девочка пошла в третий класс русскоязычной школы, в Кондопоге же она посещала финскую, где учились и преподавали такие же несчастные, как и их семья, но потом финнов быстро стали распределять по всему Союзу, так и не дав проститься.

Она смотрит куда-то вдаль и рассказывает, рассказывает:

– В городе Горький моя семья приняла советское подданство. «Мы теперь советские», – сказал папа с горечью, а мама расплакалась. Мне очень трудно было осваиваться в чужой среде. Я скажу что-нибудь в классе, и надо мной все хором начинают смеяться. Я же по-русски ничего не понимала, ничегошеньки. А когда надо мной смеялись, я начинала плакать и плакала подолгу.

Учительница даже как-то папе сказала, что у меня глаза больные, папа отвел меня к врачу, оказалось, у меня вполне здоровые глаза.