Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда ж среди толпы является порою
Пророк с могучею, великою душою,
С глаголом истины священной на устах, —
Увы, отвержен он! Толпа в его словах
Учения любви и правды не находит…
Ей кажется стыдом речам его внимать,
И, вдохновенный, он когда начнет вещать —
С насмешкой каждый прочь, махнув рукой, отходит…
Взойдя вместе с Достоевским и Дуровым на эшафот, проведя затем несколько лет в солдатчине, Плещеев сполна отдал дань Идеалу. В отличие от Достоевского, он не изменил убеждений и остался в истории одним из пророков русской революции. Профетический пыл его не угас, и стихи еще долго продолжали волновать сердца народовольцев.
Не все революционные демократы были настроены столь радикально. Некоторые уповали на конституционную монархию и реформы. Однако для нас важно не столько то, к чему они призывали, сколько то, как они это делали. И здесь наблюдается поразительное сходство методов. Самой популярной формой революционной пропаганды становятся именно «речи пророков» с прямыми отсылками к декабристам, Пушкину, Лермонтову и библейским первоисточникам, призывающие к борьбе и искупительной жертве во имя народа:
Когда над обществом господствует порок,
В годину злую испытанья,
Встает среди людей восторженный пророк,
Чтоб братьям облегчить страданья.
Спокойно будущность указывает он
Пусть мчатся годы за годами,
Пусть торжествует зло, — божественный закон
Вновь воцарится над умами.
Не сомневайтеся — отчаяние грех!
Постигнут кары святотатство —
И будет лишь один тогда закон для всех:
Свобода, равенство и братство!
Пётр Лавров
Будущий автор «Исторических писем» был прежде всего политиком, революционером по призванию и по профессии. Литература служила ему лишь орудием в жизненной борьбе. Однако его поэтические инвективы зачастую несут в себе мощный энергетический заряд, достойный пророков древности. В отличие от многих своих сподвижников и последователей-атеистов Лавров апеллирует к Божьему суду и грозит земным властителям карой божьей. Его гражданская лирика насквозь пропитана революционным мессианством:
Христос, Христос воскрес!
Воскресла истина! На суд сбирайтесь строгий
Пред скипетром ея,
Монархи-деспоты, земные полубоги!
Грядет ваш судия!
Тема христианского мученичества во имя «свободы, равенства и братства» составляет духовную основу многих стихотворений поэтов Народной воли — кроме, разумеется, тех, которые отреклись от церкви. Эта страстная одержимость придает их поэзии некий магнетизм «священной жертвенности»:
«Я верю, я знаю — оно победит,
Распятого вещее слово!
Я вижу: кумиры нечистых богов
С лица исчезают земного…
Мой Бог воцарится на веки веков,
Бог равенства. Братства святого.
Великому делу я жизнь отдала.
Победа за нами — я верю!..»
И с кроткой улыбкой навстречу пошла
Она к разъяренному зверю.
Подобное отношение к собственной личности как к жертве, обреченной на заклание во славу Божью и во избавление народа характерно не только для народовольцев самых экстремистских убеждений, организаторов и участников бесчисленных терактов, но и для их более умеренных собратьев по партии. Не случайно в числе любимых книг активистов Народной воли почетное место занимали сочинения протопопа Аввакума.
* * *
Из всех молодых прогрессистов своего времени Добролюбов с наибольшими основаниями претендовал на роль теоретика, пророка демократического авангарда. Человек бесспорно одаренный, он всей своей жизнью и творчеством служил примером для революционной молодежи в ее борьбе против ненавистного самодержавия. Но что стояло за этим примером? Куда и зачем звал этот нервный, впечатлительный и болезненный юноша российскую молодежь? Почему он со школьной скамьи возненавидел все окружающее и посвятил жизнь разрушению существующего общественного устройства во имя абстрактного идеала свободы?
Николай Добролюбов
В семнадцать лет (!) Добролюбов был уже убежденным врагом существующего строя и фанатиком революционной идеи, бичевал правительство, обличал консервативного литератора Греча и требовал немедленных радикальных демократических преобразований. Причем сам по себе, а не от лица какой-то политической или общественной организации. Представим себе нынешнего десятиклассника, выступающего с подобными декларациями, кстати не имея к тому ни малейших личных оснований… Тем не менее выступления Добролюбова находили благодарного и даже восторженного слушателя в студенческой аудитории. Неполных девятнадцати лет от роду второкурсник Добролюбов публикует «Оду на смерть Николая I», которая заканчивается пламенным призывом:
Пора открыть глаза уснувшему народу,
Пора лучу ума блеснуть в глухую ночь,
Событий счастливых естественному ходу
Пора энергией и силою помочь.
Как известно, «помочь» удалось не сразу — с этой миссией справились только цареубийцы-народовольцы, и то не вполне успешно. Однако «луч ума» студента-тираноборца, замыслившего открыть глаза стомиллионному народу, заблистал во мгле российской ночи, освещая дорогу к кровавому бунту. То, что врагов прогресса ждет страшный конец, Добролюбов предсказывал с непоколебимой уверенностью в собственной правоте:
И день придет! — и не один певец,
Но голос всей народной Немезиды
Средь века прогремит вдруг из конца в конец:
«Да будешь проклят ты и все Николаиды!»
И в страхе и в стыде, в последний Судный день,
Не выйдет из гробниц развенчанная тень.
В какой стране поэт-второкурскник когда бы то ни было обращался с подобными строками к своим легитимным правителям, пусть даже и не слишком преуспевшим на царствии? Такое было возможно только в России. А спустя всего два года, в период обсуждения проблемы крестьянской реформы и отмены крепостничества, Добролюбов, не успев закончить университет, со страстью истинного пророка уже звал Русь к топору:
И на целуя Русь надо крикнуть,
Что теперь наступила пора —
Да и точно она наступила —
С корнем вырвать все отрасли зла,
Что так долго Россию губило.
Не поможешь словами теперь,
Надо действовать честно и смело.
Вслед за Белинским, вместе с Чернышевским и Герценом Добролюбов жаждал превратить литературу в дидактическое пособие, в «учебник жизни» для российского общества на пути к демократизации, а писателя, соответственно, в учителя жизни, проповедующего материалистические идеи общественного блага. Его талантливые критические статьи о русской литературе, о западной философии, о социальных проблемах современности пронизаны пафосом профетизма. По
