— Никто, Боже упаси, я же не дурак. На судне было полно слуг и чиновников, но ни одного знакомого. Затем они вызвали паром и высадили меня. Но следующее письмо, которое я напишу, клянусь Богом, он прочтет. — В волнении Стюарт заговорил громче. — Пришло время для нового послания, Брайс. Я уверен в этом. Попроси его переговорить с нами. А не согласится — предложим время и место для встречи с его представителем. Он не сможет отказать. А когда он услышит, что мы предлагаем, состояние нам обеспечено. То, что это отродье, Мария, выйдет замуж во Франции, будет представлять постоянную французскую угрозу со стороны шотландской границы. Если же она умрет, Шотландией скорее всего станет управлять Арран, а он благосклонно относится к англичанам, и его можно задешево купить. Уорвик способен даже убедить их передать правление Ленноксу — у того достаточно весомые права. В то время, как… — гремел хриплый, полный энтузиазма голос Стюарта, — в то время, как Мария — прямая угроза английскому трону. Если католики вернутся к власти, французы скорее всего станут подстрекать их, дабы те поддержали ее притязания на корону. Она же внучка сестры Генриха VIII. Принимая во внимание ту кутерьму, которую он учинил из своих браков, ее притязания можно считать почти такими же основательными, как и права Марии, его дочери.

— Или такими же, как у графа и графини Леннокс? — задумчиво произнес Брайс Хариссон. — Я думал, что ты сделаешь свое предложение сначала им.

— Ну… — протянул Стюарт.

Последовала продолжительная пауза, во время которой принцу Барроу показалось, что черепица под ним вот-вот задребезжит от бешеных ударов его сердца. Затем Стюарт буркнул с нарочитой резкостью:

— О чем-то подобном я при них упоминал, кажется. Но, по правде говоря, не нравится мне эта семейка.

— О, тут я вполне с тобой согласен. — Своим по-прежнему ровным голосом Брайс Хариссон произнес бранное выражение в адрес Ленноксов, которое О'Лайам-Роу довелось слышать только в трущобах Дублина, затем продолжил без малейшей запинки: — Итак, согласен: мы напишем Уорвику. Предоставим ему возможность все обдумать и назначить место встречи. Мне кажется, подойдет книжная лавка. На постоялом дворе всегда слишком много ушей… Может, лучше отправиться на встречу мне? Я ведь давно служу при этом дворе: думаю, к моим словам прислушаются. Никто не усомнится в твоем положении, но имя твое, естественно, никому ни о чем не говорит.

— Я как раз собирался это предложить, — признался Робин Стюарт; и в том, как легко он сдался, О'Лайам-Роу ощутил тайное облегчение, прикрытое маской здравого смысла.

Затем они перешли к обсуждению времени и места предполагаемой встречи и, покончив с этим, приступили к прощанию.

О'Лайам-Роу уже собирался слезать, когда внезапно услышал свое имя. Хариссон отвечал на вопрос.

— Они уехали, говорю тебе. Он больше не вернется, я уж постарался на этот счет. Он никак не мог узнать, что ты был здесь. Это чистейшая случайность — мой простофиля-братец прислал его.

Голосом, полным беспокойства, Стюарт произнес:

— Ничего не могу понять. Я оставил его в Ирландии.

— Дорогой Робин, — сухо заметил Хариссон, — он не первый на земле, кто захотел поменять хозяев. Если бы человек, которого ты называешь Тади Бой Баллах, оказался жив и к тому же в Лондоне, то у тебя были бы все основания беспокоиться.

— Ну, его нет, — быстро сказал Стюарт по-английски, и звуки его ставшего резким голоса, как грозные звуки набата, уносимые ветром, ударили по нервам О'Лайам-Роу. — Сколько раз повторять тебе? В вечер перед своим отъездом я достаточно начинил его беленой, чтобы убить наповал. Таких, как он, я ненавижу. Идут по жизни, уверенные в себе, лезут в чужие дела. Почему не оставить других в покое? Никто не просил его вмешиваться. У него была земля, много денег — ему все доставалось легко с того самого дня, как он родился у теплого очага и его приняли в сухое шелковое полотенце. Зачем он стал соваться в мою жизнь?

— Ты уже говорил. Можно подумать, Робин, что он был первым человеком, которого ты убил. Забудь о нем. Ты все провернул блестяще, но дело прошлое. А теперь…

Разговор закончился. О'Лайам-Роу соскользнул с крыши и побежал туда, где ждал Доули. Принц весь похолодел, желудок его сжался при воспоминании о том, как жалкий больной человек катается по полу под потоками ледяной воды, звонко, безудержно хохоча, глядя широко открытыми глазами.

Ему предстоял долгий путь назад, в Хакни, но О'Лайам-Роу не стал туда возвращаться тотчас же. Он предпочел заехать на постоялый двор, находившийся довольно далеко от Стрэнда, и посидеть в одиночестве в пустом в этот утренний час помещении. Дождь бил по промасленной холстине, а он прогрузился в круговорот мыслей, что подступали по мере опустошения кружек, все ближе и ближе к самому уязвимому уголку сердца.

Взгляд его голубых глаз казался бессмысленным от одиночества и выпитого вина. И вдруг неожиданное решение, так долго мучившее своей неясностью, пришло к нему: О'Лайам-Роу вспомнил, почему он вообще вернулся к дому Хариссона.

— Клянусь Бригитой и Дагдой, Клионой и Финварагом, чей дом стоит под Круачмой, Аойбхилом и Красным Аодом и Даной 3) — Кормак О'Коннор, ты заплатишь за это! — воскликнул Филим О'Лайам-Роу. Встав, он разыскал Пайдара Доули и за два часа напряженных сборов сделал все необходимое, чтобы его спутник фирболг смог сесть на корабль и отправиться во францию. Он должен был сообщить шотландской вдовствующей королеве, что Робин Стюарт, лучник, вероятный виновник всех покушений на ее дочь и к тому же убийца Фрэнсиса Кроуфорда, находится сейчас в Лондоне и ищет поддержки у англичан для новых попыток.

Чтобы добыть наличных денег на путешествие, ему пришлось продать лошадей — и свою, и Пайдара Доули. Затем он проводил слугу до почтовой станции, откуда тот отправился в Портсмут, а сам пустился в долгий путь по мокрой дороге обратно. Войдя в Хакни, он наткнулся на леди Леннокс, которая отпустила на его счет какую-то двусмысленную шутку. Он удалился под первым попавшимся предлогом. В его комнатах нашлось бы достаточно денег, чтобы купить новую лошадь, но он был слишком не опытным заговорщиком, чтобы придать своему лицу подобающее выражение в присутствии Ленноксов, о которых только что столь грубо отзывались Робин Стюарт и его друг.

Маргарет Дуглас, графиня Леннокс, статная, блестящая, черноглазая племянница короля Генриха, которая была заговорщицей всю жизнь, посмотрела вслед забрызганному грязью принцу, явившемуся без лошади и без лакея, и вернулась в свой будуар. Она вызвала туда Грэма Дугласа, состоявшего при ней с рождения и готового шпионить и даже убить ради нее, и велела ему следить за каждым передвижением О'Лайам-Роу.

Три недели спустя принц Барроу, оставив скучные придворные торжества Уайтхолла, проехал через красные кирпичные ворота, миновал арену для турниров, обогнул Чаринг-Кросс, въехал на великолепно ухоженную территорию Дарем-Хауса — официальной резиденции Рауля де Шемо, французского посла при дворе короля Эдуарда, и доложил о своем прибытии.