– И что же это?

– Мне кажется, ты хочешь, чтобы тебя поймали.

– Что? Ты правда так думаешь? – Я шагнула назад, вырываясь из его хватки. – Тебе прекрасно известно, что сделает герцог, если узнает.

– Поверь, известно. Вряд ли я забуду хоть один раз, когда мне приходилось помогать тебе возвращаться в комнату.

Его голос стал жестким, и у меня вспыхнули щеки.

Я это ненавидела.

То, что чувствую порой, когда со мной что-то делают. Мне ненавистен удушающий, непереносимый стыд.

– Ты слишком сильно рискуешь, Поппи, даже зная, что тебе придется отвечать не только перед герцогом или королевой. Иногда мне кажется, ты хочешь, чтобы тебя признали недостойной.

Меня охватило раздражение. В глубине души я знала: это оттого, что Виктер разбередил старые раны и подобрался слишком близко к скрытой правде, которую я не хотела вытаскивать наружу.

– Поймают меня или нет, разве боги уже не знают, что я делаю? Если от них ничего не скроешь, то о каком лишнем риске может идти речь?

– Тебе вообще незачем рисковать.

– Тогда зачем ты обучал меня последние пять лет или около того? – требовательно спросила я.

– Потому что знаю, зачем тебе нужно чувствовать, что ты можешь себя защитить, – бросил он в ответ. – После того, что ты перенесла, с чем тебе приходится жить, я могу понять, что тебе необходимо уметь самой постоять за себя. Но если бы я знал, что ты будешь ввязываться в ситуации, где есть риск выдать себя, я бы не стал тебя обучать.

– Ну, теперь слишком поздно, чтобы передумать.

– Вот именно, – вздохнул он. – И чтобы избежать того, о чем я только сказал.

– Чего избежать? – я прикинулась, что не понимаю.

– Ты знаешь, о чем я.

Качая головой, я отвернулась и пошла дальше.

– Я помогаю людям не потому, что хочу, чтобы боги сочли меня недостойной. Я помогла Агнес не потому, что хотела, чтобы она рассказала кому-нибудь и правда обо мне вышла наружу. Я помогаю потому, что нельзя еще больше усугублять трагедию и заставлять людей смотреть, как их близких сжигают.

Я перешагнула упавшую ветку. Головная боль усиливалась. Однако она не имела никакого отношения к моему дару – ее вызвал этот разговор.

– Прости, что опровергла твою теорию, но я не мазохистка.

– Нет, – сказал он за моей спиной. – Не мазохистка. Ты просто боишься.

Я резко обернулась к нему.

– Боюсь?

– Твоего Вознесения. Да. Ты боишься. В этом не стыдно признаться. – Он прошел вперед и замер передо мной. – По крайней мере, мне.

Но другим, моим опекунам или жрецам, я бы никогда не призналась. Они сочли бы страх святотатством, как будто единственная причина бояться – это что я жду чего-то ужасного, а не потому что просто понятия не имею, что со мной произойдет при Вознесении.

Буду ли я жить.

Или умру.

Я закрыла глаза.

– Я понимаю, – повторил Виктер. – Ты не представляешь, что случится. Я понимаю, да, но… Поппи, независимо от того, рискуешь ты умышлено или нет, боишься или нет, результат не изменить. Своими действиями ты только навлечешь гнев герцога. И всё.

Я открыла глаза, но ничего не увидела в темноте.

– Неважно, что ты делаешь, тебя все равно не признают недостойной. Ты вознесешься.

* * *

Большую часть ночи я не спала из-за слов Виктера и в итоге пропустила обычную утреннюю тренировку в одной из старых комнат в заброшенной части замка. Виктер так и не постучал в старую дверь для слуг, что неудивительно.

Не знаю, чем еще это может быть, как не доказательством того, насколько хорошо он изучил меня.

Я на него не сердилась. Если честно, я могла раздражаться на него чуть ли не через день, но никогда не сердилась. Не думаю, что он решил, будто я сержусь. Просто прошлой ночью он… задел за живое и понимал это.

Я боялась Вознесения. Я это знала. И Виктер знал. А кто бы не боялся? Хотя Тони считает, что я вернусь Вознесшейся, никакой уверенности в этом нет. С Йеном было не так, как со мной. Когда мы жили в столице и росли здесь, его не связывали никакие правила. Он вознесся, потому что он брат Девы, Избранной, и потому что королева просила об исключении.

Так что да, я боялась.

Неужели я намеренно выхожу за рамки дозволенного и радостно танцую на грани в надежде, что меня сочтут недостойной и лишат моего статуса?

Это было бы… в высшей степени неразумно.

Я могу быть довольно неразумной.

Например, когда я увидела паука, то повела себя с хладнокровием наемного убийцы, словно паук был размером с лошадь. Это было неразумно. Но если меня признают недостойной, то изгонят, что равносильно смертному приговору. Если я боюсь умереть во время Вознесения, изгнание уж точно не улучшит ситуацию.

И я боялась умереть, но мои опасения насчет Вознесения заключались не только в этом.

Это был не мой выбор.

Я с этим родилась, так же, как и все вторые сыновья и дочери. Хотя никто из них, похоже, не боялся своего будущего, оно тоже не было их выбором.

Я не лгала и не имела никаких тайных намерений, когда помогала Агнес или показывала себя Марлоу. Я сделала это, потому что могла, потому что это был мой выбор. Я училась обращаться с мечом и луком, потому что это был мой выбор. Но не таились ли и другие мотивы в том, чтобы улизнуть тайком и посмотреть бой или поплавать без одежды? Пойти в игорный дом или пробраться в части замка, куда запрещено ходить? Или подслушивать разговоры, не предназначенные для моих ушей? Уходить из своих покоев без Виктера или Рилана, чтобы шпионить на балах в Большом зале или подглядывать за людьми в Роще Желаний? А что насчет «Красной жемчужины»? А того, что я позволила Хоуку меня поцеловать? Прикасаться ко мне? Все это я делала по своему выбору, но…

Но могло ли быть так, как предположил Виктер?

Что, если в глубине души я не просто пыталась жить в свое удовольствие и испытать как можно больше перед Вознесением? Что, если я бессознательно старалась сделать все, чтобы Вознесения не произошло?

Эти мысли преследовали меня весь день, и в кои-то веки я не так уж сильно тяготилась своим заточением. По крайней мере, до тех пор, пока не зашло солнце. Тони я отпустила задолго до ужина – ей незачем сидеть со мной, пока я угрюмо пялюсь в окна. Наконец я разозлилась на саму себя и рывком открыла дверь.

В коридоре бездельничал Рилан.

Я резко вдохнула.

– Куда-то собралась, Пен? – поинтересовался он.

Пен.

Так меня называл только Рилан. Мне нравилось. Я отпустила дверь, и она медленно качнулась назад, ударив меня по плечу.