В условиях безнаказанности и отсутствия твердой власти в Петрограде значительно выросло количество самосудов. Защитники жертв самосуда также подвергались угрозе расправы на месте[175]. Ставшие свидетелями преступления обыватели брали на себя функции судей. Характерно сообщение об одном из грабежей в Петрограде 10 января 1918 г. «Сегодня в 11 часов утра в ювелирный магазин, расположенный по Загородному проспекту, д. 11, вошли пять вооруженных револьверами и стамесками лиц. Убив владельца магазина и ранив мальчика, грабители вытащили у владельца магазина бумажник, в котором находилось 10 000 рублей и разные документы, и бросились бежать с криком «держи вора!». Двоих из них удалось задержать и доставить в комиссариат. При обыске у них был найден похищенный бумажник, револьвер и обойма с патронами. Собравшаяся толпа ворвалась в комиссию и потребовала выдачи преступников, когда им в этом было отказано, то толпа собственными силами вывела их во двор и, несмотря на увещания прибывшего представителя от совета и служащих комиссариата, расстреляла их»[176]. В деревне Власьево Бегуницкой волости местной властью было расстреляно 13 бандитов, использовавших подложные документы[177].

На окраинах России проблема самосудов стояла еще более остро. На Кубани, по сообщениям газет, была совершена публичная казнь сорока человек, из которых шестеро четвертовано. В Евнянском уезде, по постановлению схода, в присутствии всей волости были сожжены на костре четверо грабителей. В Тарнополе на Соборной площади были отрублены головы трем подросткам, уличенным в краже[178].

Ситуация усугублялась тем, что самосуды часто принимали политическую окраску, и эта тенденция усиливалась. Одним из источников этого явления была временная утрата контроля над анархистским движением, особенно в Петрограде. Экипаж линкора «Республика», подавлявший выступления Краснова-Керенского, в конце 1917 г. стал центром бандитизма[179]. Анархисты «Республики» и других примкнувших к нему морских экипажей устраивали самочинные расстрелы, «до 43 человек на брата», творя произвол от имени советской власти[180]. Наиболее известный акт самосуда с участием анархистов произошел в ночь на 7 января 1918 г. Тогда были убиты в Мариинской больнице депутаты Учредительного собрания, члены свергнутого Временного правительства Ф.Ф. Кокошкин и А.И. Шингарев. Часть участников самосуда скрылась в расположении экипажа «Чайка», а остальные, преимущественно солдаты, были арестованы. Состоявшееся расследование показало отсутствие непосредственной причастности к акту насилия органов центральной советской власти, но само возникновение подобной ситуации возлагало определенную ответственность на советское правительство.

И хотя многие советские газеты выступили с осуждением этого самосуда, как и других, ответственность за положение в борьбе с волной самосудов все равно лежала на большевиках[181]. Открещивание советской власти от подобных актов мало чем помогало.

Обвинения со стороны противников нового режима были еще более жестокими. Самосуды и погромы объявлялись лидерами меньшевиков «организованными по подстрекательству или по попустительству большевиков». Советскому правительству приписывались десятки тысяч жертв, убитых в самосудных расправах зимой 1917/18 гг.[182] Такие обвинения не учитывали, что всплеск преступности и самосудов был порожден, в т. ч. тем, что в бандформирования и преступный мир пошли бывшие офицеры и другие деклассированные революцией элементы. Самосуды также являлись последствием еще неконтролируемого большевиками революционного максимализма. Часть ответственности за эти явления несло советское правительство. Но, безусловно, следует учесть, что на рост преступности и анархобандитизма повлияли события 1914/17 гг., положившие начало процессу формирования террористического сознания у части населения[183].

Попытки решения проблемы преступности с помощью Красной гвардии, милиции и других вооруженных подразделений местных советов зимой 1917/18 гг. оказались неэффективны. В поисках выхода из сложившейся ситуации советские учреждения стали применять расстрелы преступников в обход действующих декретов СНК, т. е. организовывая фактически государственные самосуды. В это время в газетах фиксируется значительное число расстрелов на месте преступления или даже при препровождении к месту допроса, якобы при попытке к бегству[184]. Позднее, в середине апреля, собрание московской милиции выступило с воззванием о недопустимости подобных случаев[185].

В январе 1918 г. подобная самоуправная политика не находила поддержки у высшего руководства страны. Наряду с участившимися самосудами и усилением криминогенной обстановки она послужила причиной возобновления института смертной казни. «Эти обстоятельства заставили и нас, в конце концов, решить, что применение смертной казни неизбежно. Борьба с бандитами поглощала все наше внимание до самого переезда в Москву», — писал впоследствии чекист Я.Х. Петерс[186].

Огромную роль в возобновлении смертной казни сыграл и внешний фактор: наступление 18–25 февраля 1918 г. германских войск. В этих условиях необходимо было обеспечить надежный тыл фронту, тыл без мародеров, бандитизма, спекуляции и самосудов. 21 февраля 1918 г. Совнарком принял декрет «Социалистическое отечество в опасности!», в котором была изложена программа чрезвычайных мер, направленных против нашествия германского империализма. Наиболее значимыми пунктами в декларации были шестой и восьмой, официально вводившие смертную казнь. В пункте шестом объявлялось о расстреле сопротивляющихся мобилизации в батальоны для рытья окопов «работоспособных членов буржуазного класса» (фактически он не использовался). Пункт восьмой, выделенный, как и пункт 6, в постановлении курсивом, на основании которого и производились первые официальные расстрелы, гласил: