– У вас девочка, мистер Даффи.

Вся Кэтлин как раз помещалась у него на ладони.

– Маленькая негодница, – прохрипел он таким нежным голосом, словно с него вдруг спала маска злодея, поцеловал маму и погладил по голове.

Почувствовав, чем от него пахнет, она наморщила нос:

– Опять нахлестался.

– Что, человеку нельзя на радостях лишнюю пинту, ежели у него детка родилась? – И он еще раз поцеловал маму и подмигнул, когда та потянулась к младенцу. Улыбка на мамином лице сделалась еще шире, когда Майкл Даффи заговорил с моей сестрой.

– Привет, соплюшка, – произнес отчим, качая дочку. – Вот и ты. Заждались мы тебя. Хорошо, молочко забесплатно, а то ведь денег на коровку у нас нету.

Он запел «Колосятся овес, горох, фасоль и ячмень»[30], смеялся и кружился с младенцем по комнате, показывал малышке колбасу, которую принес на ужин. Это был настоящий праздник. Мама от еды отказалась, просто лежала, закрыв глаза.

– Вставай же, мам, – просила я.

Но мама отвернулась к стене и сказала, что хочет отдохнуть.

А Даффи все играл с Кэтлин, качал туда-сюда, а потом поднял повыше и, словно распорядитель на карнавале, принялся знакомить дочку с жилищем:

– Ступайте прямо перед собой, юная леди, и смотрите на чудеса света. Вот это ПЛИТА. А это СТУЛ. А вот, юная Кэтлин, мисс, эта туша – твоя СЕСТРА, Экси Малдун, также известная под именем Мадам ЗАНОЗА. Скажи ей «привет», Кэтлин, смелее. А это твоя МАМА. Правда, красавица?

Он наклонился к маме и вытянул губы:

– Поцелуй папочку, Мэри Даффи.

Но мама не шевельнулась. Она лежала на боку, поджав ноги. А Даффи уже развернулся к вошедшим дяде Кевину и тете Берни:

– Это страшилище – твой ДЯДЯ Кевин, мой брат, болван и охламон, но его жена, твоя ТЕТЯ Берни, – вот уж штучка так штучка, пинту уделает наравне с любым мужиком.

Тетя Берни со смехом шлепнула его.

– Дайте мне отдохнуть, – прошептала мама, повернувшись.

– Да что с тобой?

Мама не ответила. Ее ресницы черными полумесяцами выделялись на белом-белом лице.

Берни пощупала ей лоб:

– У тебя жар.

Мама не открыла глаз. Майкл и Бернис встревоженно переглянулись.

– Ладно, пусть себе полежит, – сказал отчим.

Малышка захныкала.

– Дайте ее мне, – чуть слышно попросила мама.

Ей понадобилось напрячь все силы, чтобы сесть, дать девочке грудь и покормить. Берни ей помогала. Потом мама опять легла. Кэтлин все хныкала.

– Ей нехорошо, – пролепетала мама. – Она не ест.

– Поест, – заверил Даффи. – Ты заставишь.

– Как?

– Я заставлю, – сказал Даффи.

Он наклонился над мамой и попробовал угомонить дочь – повернул ее голову так, чтобы рот уткнулся в сосок. Кэтлин вяло пососала с минуту и выпустила сосок.

– Оставь ее, – попросила мама. – Оставь. Попозже надо дать воды.

Но малышка затихла, просто беззвучно лежала у мамы на груди. Кожа ее сделалась голубоватой, крошечный обезьяний кулачок сжат, словно она от кого-то оборонялась. Мама не вставала с постели всю ночь, ворочалась и стонала. Ребенка у нее забрал Даффи. До самого рассвета он баюкал девочку, сидя на полу и привалясь спиной к стене. Я провела ночь подле мамы, вытирала ей лоб и лицо, поила водой. Матрас под мамой был липкий и влажный.

Когда совсем рассвело, Даффи встал, не выпуская ребенка:

– С ней неладно. – Приподнял девочке веко, приложил ухо к груди. – Открой глазки, – попросил он. – Открой свои голубые глазки, Кэтлин.

Малютка не шевелилась.

– Мам, – позвала я.

– Черт, – прошипел Даффи, – не могу ее разбудить. Маму мы тоже не могли добудиться. У нее был жар, ее трясло в лихорадке. Она лежала на грязных окровавленных простынях в самом убогом жилище на свете.

– Мам?

– Ребенок холодный, – сказал Даффи.

– А мама очень горячая.

Даффи подошел к кровати, потрогал мамин лоб.

– Берни!

Тетя Бернис тоже пощупала. Посмотрела на младенца. Говорили они с Даффи шепотом.

– Ребенок нездоров.

– Мэри должна ее покормить, – сказал Даффи.

– Она не может, – отрезала Берни.

Даффи пнул стену. Положил малышку маме на грудь.

– Покорми ее, ну! Во имя любви Господней покорми ее. Она голодная.

Мама пошевелилась и попробовала приложить девочку к груди. Кэтлин осталась неподвижна. Мама упала назад на подушку. По щекам ее потекли слезы.

– Ну что там еще? – забеспокоился Даффи. – Что?

– Она ушла от нас, – прошептала мама.

Даффи окаменел.

– Ну уж нет! Одного забрал, ладно. Но это ведь второй подряд! Нет!

– Да.

– Дай ее мне! Дай! – засуетился Даффи.

Он схватил неподвижное тельце. Мы смотрели на бессильно повисшие ручки и ножки, точно у тряпичной куклы, на синюю паутину вен на голове под жиденькими волосиками. На пальчиках рыбьими чешуйками поблескивали ноготки. Родничок, еще вчера пульсировавший жизнью, застыл. Кожа была прозрачная, с жемчужным отливом, словно бумажный абажур.

Даффи молчал. Лицо его перекосилось, руки затряслись. Он положил ребенка на кровать рядом с мамой, повернулся и вышел в кухню.

– Майкл! – кинулась вслед тетя Берни.

Даффи оттолкнул ее и разразился ужасной бранью. Извергнув очередное богохульство, схватил ведро для угля и запустил в стену. Ведро со страшным грохотом упало, рассыпая во все стороны угольную пыль. Мама задрожала под одеялом. Даффи захрипел, будто его душили, и выбежал из квартиры. Мы слышали, как он пронесся по двору, бранясь почем зря. Берни взяла тело малышки, завернула в одеяло и положила в изножье кровати. Затем отыскала какую-то тряпку и сунула мне:

– Разорви на две части, а потом беги и привяжи одну половинку к нашей двери, а другую – внизу к двери, что ведет с улицы в дом, чтобы гробовщик знал.

– Маме плохо. У нее жар.

– Господь любит ее, – ответила Берни. – Живо беги. Главное, внизу привяжи.

Когда я вернулась, Берни стояла на коленях возле маминой кровати и что-то делала с помощью странных вещей – рядом с ней стояла миска, лежали старый мешок и связка куриных перьев. Берни с силой давила маме на живот.

– Ш-ш-ш, соплюшка, – сказала Берни при моем появлении. – У твоей мамы жар. И больше ничего.