Я не шевелилась. И не плакала. Я была будто кусок дерева.

– Воробышек ты мой. Ладно, посиди здесь, а я в два счета вернусь.

Миссис Броудер хлопнула дверью и застучала башмаками по коридору. Послышалась какая-то возня, что-то грохнуло, потом голос миссис Броудер, она будто кричала на кого-то. На лестнице раздались шаги, кто-то спускался в холл, прозвенел дверной колокольчик. Может, это Берни пришла за мной? Или Даффи? Нет. А они вообще объявятся? Все равно. Мне нужна только семья Малдун, мама, Джо, Датчи и папа. И Кэтлин тоже, все котятки в одной постели, как в прежние времена.

Миссис Броудер вернулась очень не скоро, с объемистым полотняным мешком зеленого цвета.

– Вот и мы, – сказала она. – Твоя кровать.

Я в толк не могла взять, что это за кровать, пока она не распаковала и не собрала деревянный каркас и не натянула полотнище.

– Это походная кровать. Доктора часто используют для больных. И она прекрасно тебе подойдет.

– Моя кровать? Что это значит?

– Ты остаешься, – объяснила миссис Броудер. – Твоя мама просила их позаботиться о тебе. Спать будешь прямо в кухне, вот на этой кровати.

Койку поставили у дальней стены, подле мусорного бака.

– Ляг сюда, – сказала миссис Броудер, – и закрой глазки. На меня внимания не обращай. Ты наверняка устала, милая. Еще бы, такая утрата. Ложись.

Мне не хотелось покидать мою гавань у стола, я словно приросла к этому месту.

– Ягненочек. Сиротинушка моя. Ты ведь теперь совсем одна? Мама сказала, у вас нет родных на всем белом свете.

Я молчала. Не возразила, что у меня есть брат и сестра. Как я их теперь найду? Хоть я маме и обещала, они – утраты, такие же, как мама. Из Малдунов осталась одна я.

– Послушай, – снова заговорила миссис Броудер, – в доме творятся странные вещи. Не утверждаю, что это Божий промысел, но очень на то похоже. У тебя все будет хорошо. Давай-ка ложись.

– Не хочу.

– Тогда не ложись, – пожала она плечами, – можешь приступать прямо сейчас. Я-то найду тебе работу. Сегодня понедельник, значит, постельное белье. Поднимайся, девочка.

Она поставила меня на ноги и сунула два металлических ведра с ручками. Я потащилась за ней следом. Мы прошли по коридору, через гостиную, следующая дверь вывела нас на крыльцо, две ступеньки – и улица. Холод обжег меня, я задрожала.

– Надо бы подыскать тебе подходящее пальто, – сказала она, – чтобы впору было.

Я молча следовала за ней по людному тротуару. В толпе искала глазами Берни, братьев Даффи. Они ничего не знают о маме. Отчим только порадуется, что избавился от нас. Найдет себе жену, которая не умрет. С двумя руками. Без прожорливой дочки. Но знакомых лиц не было, да и сама улица стала какая-то чужая.

У колонки миссис Броудер принялась орудовать рычагом, качая воду, а я держала ведра.

– Ну вот, – сказала она, – так-то лучше. Старайся быть всегда при деле. Приноси пользу, и тогда беды и печали отступят сами. Разве не так?

Нет, не так. Полные ведра были тяжеленные, руки чуть не отрывались. Ведра били по ногам, вода плескала через край, юбка на мне была уже мокрая. На кухне мы вылили воду в котлы и поставили греться.

– Вот это дело, – похвалила миссис Броудер.

Она дала мне свое громадное пальто, и я еще несколько раз сходила за водой. Пока белье замачивалось, она взяла фонарь и показала грязный погреб, семь ступенек вниз, холод да сырость; голова миссис Броудер едва не скребла потолок. В задней части погреба громоздилась куча угля с лотком, а вдоль стен возвышались целые горы припасов, бочки с зерном и говядиной, картошка и репа. Мы заполнили углем две корзины и потащили наверх – в комнату, всю-всю забитую книгами. За столом сидел доктор и читал. Он не сказал ни слова, пока мы выгребали золу, чистили очаг и заново разжигали огонь.

– Чистить очаги надо трижды в день во всех комнатах, если погода холодная, – тихо наставляла миссис Броудер. – Так, еще нужно прикрутить фитили в лампах и наполнить маслом. Чтобы дотянуться, встань на табурет. Ты такая маленькая, что придется откормить тебя бисквитами и маслом.

Мы вернулись на кухню. Я рвалась наверх к маме. Она лежит там одна, холодная.

– Уже не лежит, деточка. Она ведь скончалась!

И миссис Броудер объяснила, что гробовщик вынес маму через черный ход, погрузил в фургон для перевозки покойников и увез. Нет больше мамы.

– Она нынче в могиле, деточка, – сказала миссис Броудер торжественно. Но где эта могила, не уточнила. Зато вручила мне черную ленту: – Повяжи на руку и год не снимай.

Мы вытащили из корыта замоченное белье, длинные желтоватые куски ткани в бурых штампах и с темными пятнами крови в форме цветка, и принялись стирать со щелоком. Испарения обжигали глаза, руки покраснели. Мы прополоскали белье, затем прокипятили, потом опять сходили за водой, еще раз прополоскали и вынесли во двор, где и развесили. Потом миссис Броудер показала мне, как перед ужином накрывать стол скатертью, и велела ощипать двух кур.

– А ты ловкая, – похвалила она. – И работать умеешь.

Я не улыбнулась, но было приятно.

Доктор с женой ужинали в гостиной, мы с миссис Броудер трапезничали в кухне.

– А теперь марш в постель, юная Энн, – велела она, когда мы перемыли посуду.

Я послушно легла. Моя благодетельница накрыла меня одеялом и села рядом на табурет. Я смотрела на ее широкое лицо в порах, на морщинки в уголках глаз.

– Твоя мама теперь на небесах, – сказала миссис Броудер. – Я сейчас пойду домой. Живу я на Перл-стрит, а возвращаться мне спозаранку, еще до петухов.

Она погладила меня по голове, похлопала по руке и ушла. Я повернулась лицом к стене. Трещины разбегались узором, складываясь в собачью морду с высунутым языком и острыми зубами. Спаси меня от пасти льва и от рогов единорогов, молилась я и представляла, как говорю Джо и Датчи: мама на небесах вместе с папой, и Кэтлин тоже, вы оба в Иллинойсе, а я здесь, и хоть бы одна родная душа рядом, а я обещала маме, что приеду и заберу вас.

Лампа погасла. Чтобы успокоиться, я сунула большой палец в рот и провалилась в сон.

Наутро я сложила свою койку, надела фартук и под руководством миссис Броудер приступила к работе и трудилась весь день не покладая рук. Я ничего не просила – ни одеяла, ни черствой булочки, я даже не интересовалась, где могила мамы и как мне добраться до сестры и брата. Никто так и не пришел, ни Даффи, ни Бернис, ни благотворители. Я почти не разговаривала.

Ночью, в темноте, я увидела маму. «Датч и Джо, – сказала она мне. – Ты ведь разыщешь их, Экси?» И я поклялась, что исполню ее волю, и заплакала, благо никто меня услышать не мог. Я мысленно проговорила с сестрой и братом до рассвета.

Утром я затопила камин, постирала, покрасила печь в черный цвет и отправилась по поручениям в город. На почту. К аптекарю. Не волнуйтесь, сказала я брату с сестрицей, я разыщу вас, даже если на это уйдет вся жизнь без остатка; вы из рода Малдунов, не забывайте об этом. Потом выбросила мусор и, зажимая нос, взялась за судна с испражнениями, вылила содержимое в помойную яму на задворках и вымыла судна в глубоком корыте, отплевываясь, поскольку дух был такой, что самый вонючий козел подавился бы. Между делами я сунула в карман фартука пару ломтей хлеба и яблоко, а в щель в стене, возле которой раскладывала свою кровать, запихала несколько орехов, а потом даже стащила бисквит, когда в кухне никого не было.