А что потом? Дело за ней. Она получила его письмо.

Но было и еще одно, намного более серьезное предложение, исходившее от Руфа, его отца.

Этот жизнерадостный человек уже несколько месяцев втайне переживал за Юлия. Сначала он надеялся, что мальчик, как сам он, станет легионером. В Римской империи это все еще было лучшим и наиболее надежным занятием. Тем более к окончанию службы молодой человек мог накопить и деньги для начала собственного дела. Однако Юлий не проявил ни малейшего интереса к этому предложению, и отец не настаивал. «Он свяжется с дурной компанией, вроде Секста», – предупредила жена, но она была отъявленной пессимисткой. «Он еще горяч и не может натворить больших бед», – возразил Руф. Тем не менее беспокойство усилилось. Пора было чем-то помочь мальчику, и он раздумывал чем.

Руф – человек общительный, член нескольких союзов. Буквально накануне он прознал о заманчивой для отпрыска возможности.

– У меня есть пара знакомых, – оживленно сказал он сыну, – которые могли бы приспособить тебя к интересному дельцу. И деньгами поддержат!

И нынешним вечером он устраивал Юлию встречу с ними.

А потому, как рассуждал Юлий, к утру у него будет и доля в деньгах, которые они сейчас подделывали, и, может статься, доходное занятие. Глядишь, даже Секст не очень-то понадобится. Это было еще одним доводом в пользу того, чтобы ухаживать за Мартиной.

И в целом, мнилось ему, дела шли довольно неплохо.

Солдаты вломились внезапно и без предупреждения. Послышался грохот снаружи, вскрик, и тут же забарабанили в дверь.

Казалось, они повсюду. Юлий увидел, как за окном блеснул шлем. Не дожидаясь ответа, они уже крошили дверь мечами. Дерево пошло трещинами. Юноша вскочил, впервые в жизни испытав панику.

Не этого он ждал. Он думал, что в панике люди мельтешат как угорелые, но обнаружил, что сам, напротив, не в силах пошевелиться. Он и говорить-то не мог, потому что голос вдруг сел. Стоял и беспомощно таращился. Это длилось секунд пять, но Юлию почудилось, будто прошло полдня.

Зато Секст развил бешеную активность. Вскочив на ноги, он схватил с верстака мешок и единым движением сбросил в него со стола монеты, матрицы и все, что там лежало. Метнувшись к шкафу в углу, распахнул дверь и сгреб с полок в этот же мешок еще матрицы, металлические болванки и коллекцию монет, о которой Юлий и знать не знал.

А после этого Секст вдруг схватил Юлия за руку. Втолкнув ошеломленного товарища в кухню, он выглянул во дворик. Им везло. Легионеры, посланные перекрыть задний выход, ошиблись и вторглись во двор соседней мастерской. Было слышно, как они пинают штабеля черепицы и изрыгают проклятья. Секст сунул Юлию мешок и вытолкнул наружу.

– Беги! Давай! – прошипел он. – И спрячь барахло!

Юлий, оправившись от паники так же быстро, как впал в нее, вмиг перескочил через стену, свалился во двор по ту сторону и устремился в лабиринт проходов между домами. Из-за мешка под туникой он смахивал на беременного.

Не успел он скрыться в переулке, как солдаты выломали дверь и ворвались в дом, где обнаружили Секста-плотника, якобы только что пробудившегося от дневного сна и потрясенно на них взиравшего. И никаких фальшивок не было и в помине. Но центурион не обманулся и направился в заднюю часть дома.

Тут-то Юлий и совершил опасную оплошность. Юноша отбежал ярдов на сто, когда услышал утробный рев. Он оглянулся и увидел здоровяка-центуриона, который, невзирая на тучность, проворно взгромоздился на стену и озирал окрестности. Заметив улепетывавшего парня, он крикнул. Теперь Юлию, когда он обернулся, было видно, как центурион направляет невидимых пока легионеров:

– Вот он! Туда! Бегом!

Лицо центуриона, изуродованное шрамом, который Юлий различал со всей ясностью, нагнало еще больше страху. Молодой человек вихрем помчался прочь.

Оторваться от легионеров в проулках оказалось нетрудно. Даже с грузом он оказался быстрее. Лишь позднее, шагая по пустынной улице, юноша задался вопросом: зачем же было оборачиваться? «Если я его видел, – пробормотал Юлий, – то и он меня рассмотрел». Белая прядь служила отличной приметой. Когда он оглянулся, центурион созывал легионеров, но после смотрел беглецу вслед.

– Итак, остается понять, – печально произнес Юлий, – как много он увидел.

Мартина стояла у южного конца моста. Летний день катился к закату. Яркие блики от белых домов раскинувшегося напротив города сошли на нет, оставив по себе лишь приятное глазу свечение. На западе по-над янтарным горизонтом собрались пурпурные облака. Легкий ветер обдувал ей щеку.

В руке она держала письмо. Мальчик принес. Дорогая бумага. Почерк аккуратен настолько, насколько это далось Юлию. Писано по-латыни. Мартина призналась себе, что взволнована.

Не то чтобы переписка была редкостью – даже в низких сословиях. В римском граде Лондиниуме грамотность была нормой. Хотя говорили обычно по-кельтски, большинство горожан знали латынь и умели писать. Купцы составляли договоры, лавочники метили товары, слуги получали письменные распоряжения, а стены были покрыты латинскими надписями. Но все-таки это своего рода любовное послание, и Мартина ощутила легкую дрожь, перечитав его.

Если придешь к мосту завтра, во время игр, у меня будет для тебя подарок.

Думаю о тебе днем и ночью. Ю.

Пусть он не подписался полным именем – разумная предосторожность на случай, если бы письмо заблудилось, – она знала автора. Юный боец. Мартина задумчиво кивнула, гадая: как же быть?

Минуты шли. Вид города бодрил; тот утопал в вечернем свете со всеми красными черепичными крышами, светлыми стенами и каменными колоннами. Откуда же печаль? Возможно, дело было в мосте. Искусное творение римских строителей – крепко слаженное из дерева, покоившееся на высоких сваях – простерлось над рекой на две трети мили. Сейчас, когда закат уподобил воды красному вину, длинный и темный мост напомнил Мартине о ее невеселом жизненном странствии. Ибо она оказалась одна-одинешенька в мире, когда встретила в Галлии морехода. Ее родители умерли; он предложил ей новую жизнь, кров и защиту. Девушка была признательна и в известном смысле сохранила к нему добрые чувства.

Как горд был муж, когда показывал ей город! Ее особенно восхитила длинная череда пристаней у реки. «Все сплошь дубовые, – сообщил он. – В Британии столько дубов, что от каждого дерева берут только здоровый ствол, а остальное выбрасывают». Они прошли по широкой улице от моста до форума. Девушка сочла площадь внушительной, но искренне поразилась одному огромному зданию, тянувшемуся по всему северному краю. То была базилика – средоточие канцелярий, где собирались городской совет и судьи. Пока Мартина благоговейно взирала на пятисотфутовый неф, муж сообщил: «Крупнейший на севере». Там было на что взглянуть: дворы и фонтаны губернаторского особняка, несколько общественных бань, множество храмов и колоссальный амфитеатр. Ощущение сопричастности этому метрополису было пронзительным. «Рим называют Вечным городом, – заметил моряк, – но и Лондиниум является частью Рима».