Я его больше не знаю. Я его больше не люблю. Когда-то я действительно любила человека по имени Дэвид, я его боготворила, бесконечно уважала. Он был умный, тонкий, образованной, в его голове каждую минуту созревали безумные идеи, возникали смелые проекты. В нем было столько щедрости, изобретательности, остроумия, нежности. Жизнь била в нем ключом!

Как же он любил жизнь, Джонатан Шилдс!

С фотографий на меня смотрел совсем другой человек, он почти умер, он предавал и обманывал самого себя, он бросал женщин и друзей, он поклонялся исключительно «золотому тельцу».

Журналист позвонил снова. Он был необычайно горд собой, собирался назначить встречу, готов был заплатить еще больше, но я опять повесила трубку.

Неужели Вы и есть тот журналист, Джонатан?

И все что Вам нужно — пикантные сплетни?

Неужели Вы прибыли сюда под чужим именем, с запасом шпаргалок, подменяющих культурный багаж, чтобы усыпить мою бдительность?

Вы напрасно теряете время, Джонатан, и кроме того, Вы потеряете друга, а я ведь к Вам привыкла…

Вы приручили меня своими письмами, умными словами, емкими формулировками, красивыми образами, увлекательными описаниями. Должно быть, так Маленький принц приручал лисенка. День за днем. Письмо за письмом. Вы наполнили мою жизнь жарким свежим воздухом, средь полного безветрия разом задули сирокко, трамонтана, мистраль и памперо, все те ветра, названия которых мне поведал Дэвид, и которые должны были бы стать нашими с ним попутными ветрами. Я доверилась Вам, сдалась без боя. Вам удалось усыпить мою бдительность…

Жан-Бернар стал казаться мне пресным, закаты — холодными и невыразительными… Сыры мадам Мари не возбуждали аппетит, я все спрашивала: «Нет ли у Вас чего-нибудь еще?»; и плюшки с шоколадным кремом я покупала только затем, чтобы не обидеть славного мсье Ленэ. Я почти готова была разлюбить Фекамп, жизнь в провинции, утренние купания, прибрежные камни, от прикосновения которых на ногах остаются ссадины. Я снова жадно разглядывала корабли на горизонте…

Да, я настолько осмелела, что стала спокойно смотреть на отплывающие корабли, на суетящихся матросов.

Но своей грубостью, своей лживостью и изворотливостью Вы в одночасье разрушили все хорошее. Я чувствую себя разбитой, обманутой, глубоко уязвленной.

Больше Вы ничего от меня не получите Джонатан Шилдс. Я не буду Вам ничего рассказывать о своем прошлом, делиться с Вами своими откровениями.

Я страшно разозлилась, прочтя Ваше письмо, и пошла к Натали. Она чистила лук на кухне, изо всех сил сдерживая слезы. Я бросилась к ней и потребовала сказать всю правду о Джонатане Шилдсе, которого кроме нее никто не видел.

Она подняла на меня покрасневшие глаза и произнесла: «Ну, он такой, немолодой, я же Вам сказала». «А что еще, что еще Вы можете о нем сказать?» «Ну, что еще, я же Вам сказала, немолодой».

Я вырвала у Натали нож и направила лезвие прямо на нее. Я чувствовала, что она врет, что она что-то от меня скрывает, старается не смотреть мне в глаза. «Натали, — закричала я, — это очень важно, очень важно, Вы понимаете?»

И тут она раскололась: неприятности с Рике и свежий лук сделали свое дело. Она мне рассказала, что Вы совсем не старик, Вам на вид лет сорок, что Вы действительно американец, она разглядела паспорт, когда Вы платили, но главное, Вы показались ей таким красивым, таким обаятельным, таким соблазнительным, что ей стало за меня страшно!

Она испугалась, что я снова сломя голову брошусь в несбыточную любовь и снова буду страдать… И снова сделаюсь посмешищем всего городка, потому что не умею любить «разумно». «Я же Вас знаю, Кей, — сказала мне она, — Вы опять потеряете голову, Вы не виноваты, Вы просто так устроены!»

Придав Вам образ старикана в шарфе и с баночкой пилюль, она по-своему пыталась меня защитить! И ей это удалось! Я Вам доверилась!

Но эпоха невинности и безграничного к Вам доверия осталась в прошлом, мсье Шилдс.

Я больше слышать не желаю ни о Вас, ни о Дэвиде Ройле.

И если Вас подослал он…

Такое ведь тоже возможно…

Если он подослал Вас разузнать, что там новенького у крошки Кей, скажите ему от моего имени: «Fuck off!»[34]или, следуя традиции старого каторжника: «Самцы меня заколебали!»

Так Вам понятно?

Другого разговора с Вами у меня отныне не будет.

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

17 сентября 1998.

Своим последним письмом Вы разбили мне сердце.

Никакой я не детектив.

И не журналист, копающийся в грязном белье и чужих сердцах.

Путеводитель я тоже не пишу.

В этом я Вас действительно обманул.

Я, на самом деле, не Джонатан Шилдс…

Хотя теперь и он тоже, отчасти.

Кей, умоляю Вас…

Посылаю Вам кассету. Посмотрите этот фильм, и Вы все поймете. Считайте, что таким образом я решил перед Вами исповедоваться.

Я не решаюсь назвать Вам свое настоящее имя.

Пока еще не могу.

Фильм Вам все объяснит. Он называется «Зачарованные», режиссер — Винсент Миннелли. В американской версии — «The Bad and the Beautiful»[35].

Это про меня: я тоже злой и красивый.

А для Вас я хотел бы быть только прекрасным, причем, всю оставшуюся жизнь.

Посмотрите фильм, Кей.

«Дикую реку» Вы, наверно, так и не посмотрели, во всяком случае, ничего мне не написали.

Умоляю Вас, Кей…

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

23 сентября 1998.

Ответа все нет…

Уже отчалили последние американские туристы. Я остался один с господином Бонелли (владельцем) и жду.

Я жду Вас, Кей.

Жду.

Умоляю Вас, Кей…

Напишите мне хоть слово, одно только слово.

Одно только слово, написанное Вашей рукой…

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

1 октября 1998.

Час ожидания кажется веком

В самом начале любви

Век ожидания кажется часом

Если любовь позади.

Ради Вас, Кей, я готов ждать целую вечность…

Отель «Голубятня»