Второе важное наблюдение связано с анализом причин военной агрессии кочевников против осёдлых государств. Размышляя над ними, историки часто выдвигают "теорию домино". Например: готы двинулись на Рим, спасаясь от наступления аланов, а аланы пришли в движение, потому что опасались нашествия гуннов. Спрашивать, кто "толкнул" гуннов, считается бестактным. Наверное, тоже была какая-то угроза — мы просто ещё не выяснили, какая именно.

Теорию "домино" с самого начала трудно было принять тем, кто своими глазами читал Геродота, Ливия, Цезаря, Плутарха, Аммиана Марцеллина. Уж очень непохожи были грозные кельты, кимвры, тевтоны, германцы, готы на испуганных беглецов. Если визиготы видели в аланах и гуннах врагов пострашнее римлян, каким образом могли они при штурме Рима в 410 году включить в свою армию вспомогательные отряды из представителей этих племён? Если остготы "спасались" от гуннов, как они оказались их союзниками в Каталунской битве в 451 году?

Не вяжется с фактами и теория "военная агрессия как способ избавления от перенаселённости". Новейшие раскопки показывают, например, что в период наступления кельтов на Этрурию и Рим (5–4 век до Р.Х.) места их прежнего обитания к северу от Альп практически опустели (число захоронений резко уменьшается).40 Леса, населённые германцами, были настолько просторны, что порой казались вторгшимся римлянам необитаемыми. Гельветы после поражения, нанесённого им Цезарем, вынуждены были вернуться на свою прежнюю территорию, которая иначе оказалась бы пустующей.

Как ни отрадно было бы найти причину атак кочевников среди явлений материального мира, честный исследователь, повздыхав, должен будет оставить эти попытки. Снова и снова мы будем вынуждены отказываться от "научно-рационального" подхода и искать движущий импульс этих извержений военной энергии в загадочной микроклетке явления — в душе воина-кочевника, скачущего со своим копьём — мечом — луком — на неприступную каменную стену — города — крепости — замка, построенную народом-земледельцем. Тем более, что в следующей главе нам предстоит рассмотреть завоевательные походы народов, которых уж точно никто не мог "толкнуть", потому что они жили на окраине обитаемого мира, которым не грозила никакая "перенаселённость", потому что просторы их были бескрайними: арабов, норманнов, монголов.

Аравийский полуостров в течение долгого времени оставался белым пятном на картах Древнего мира. Никакой завоеватель с войском не вторгался в эти бескрайние пустыни, никакой купец с караваном не рисковал пересечь его от Красного моря до Персидского залива. Только на южном берегу, омываемом Индийским океаном, узкая полоска плодородной земли давала возможность возделывать сады, выращивать финиковые пальмы. Именно там возникли первые арабские государства — Йемен, Оман, Хадрамаут. Всё остальное пространство полуострова принадлежало кочевникам-бедуинам. Из века в век их племена странствовали со своими стадами от одного колодца к другому, в поисках — нет, не пастбищ, — но тех жалких ростков травы, умевших впиваться корнями в камни и в каждую каплю росы, выпадавшей на них.

Главным спутником — другом — кормильцем — этих племён был верблюд. С достоинством шестововал он по пустыне и был способен долго обходиться без воды: летом — пять дней, а зимой — и все двадцать пять. Люди питались верблюжьим молоком, высушенный навоз превращался в топливо для очага, мочу использовали для мытья младенцев и волос. Мясо было нежным (напоминало телятину), из шерсти делали одеяла и одежду, шкуры шли на палатки и обувь.1 Жизнь, наполненная суровой борьбой за выживание, вырабатывала своеобразный национальный характер, очень хорошо уловленный американским историком мировой цивилизации, Вилом Дюраном:

"Араб презирал город, потому что там правили закон и торговля; он обожал безжалостную пустыню, потому что она делала его свободным. Добрый и жестокий, щедрый и жадный, бесчестный и верный, осторожный и смелый, бедуин, при всей своей бедности, противостоял миру с гордостью и достоинством, дорожа чистотой своей крови и мечтая о потомстве, которое с честью продолжит его род."2 Как и у других кочевников, соблазн оседлой жизни вносил угрозу раскола. Следы этого раскола доходят до нас, например, в законах Набатейской конфедерации аравийских племён: за посадку дерева или постройку дома — смерть.

Каждый мужчина в племени был воином. Если чужаки убивали кого-то из его соплеменников, его священным долгом было отомстить. Межплеменная резня шла непрерывно. Нападения на торговые караваны также считались достойным поприщем для проявления воинской доблести. Поэты и женщины восхваляли храбрецов, грозили трусам презрением. "Смелее! Смелее! Защитники женщин! Разите лезвием своих мечей! Мы — дочери утренней звезды; мягки ковры под нашими ногами; наши шеи украшены жемчугами; наши локоны благоухают мускусом; воина, идущего на врага, мы прижмём к своей груди, но труса отвергнем — наши объятия не для него".3

Соседние земледельческие государства вплоть до 7-го века не подвергались серьёзным нападениям арабов. С трёх сторон Аравийский полуостров был окружён морями, а северная граница слишком часто оказывалась театром военных действий между гигантами — Византией и Персией. Маленьким отрядам кочевников не светила добыча там, где земля была истоптона и выжжена стотысячными армиями.

Что же изменилось в 7-ом веке? Каким образом безвестные дотоле племена смогли атаковать могучие империи и начать отрывать от них кусок за куском, город за городом?

В 634 году арабы захватывают Сирию, в 635 году входят в Дамаск. В 636 году копыта их коней стучат по мощёным улицам Антиохии, в 638 — Иерусалима. В 641 году под их властью оказывается Персия и Египет. В 670-х они осаждают Константинополь, и только новое страшное оружие — "греческий огонь" — предшественник напалма — даёт возможность защитникам города отразить нападение. Но экспансия мусульман продолжается. К концу века в их руках — вся северная Африка, часть Кавказа и Средней Азии. В 711 году мусульмане-берберы захватывают Испанию. В середине 8-го века территория арабского халифата простирается от Атлантического океана до Индийского, от Кавказа до Сахары, от Севильи и Лиссабона на западе до Кабула и Самарканда на востоке.

Анализируя ошеломительные военные успехи кочевников-арабов, историки справедливо указывают на ослабление противостоявших им земледельческих государств. Религиозная борьба начала истощать Византию уже во времена императора Юстиниана (середина 6-го века). Движение монофизитов обрело такую мощь, что, например, "Египет был почти потерян для империи за столетие до прихода арабов".4 Император Морис (582–602) вынужден был тратить столько сил и средств на отражение атак аваров, славян и булгар, что военные налоги довели население до революционного взрыва. Пять сыновей императора были зарублены у него на глазах; погибли также дочери, императрица и тысячи представителей византийской аристократии.5

Персия попыталась воспользоваться смутой и начала успешное завоевание Малой Азии. Но воцарившийся вскоре император Гераклиан (610–641) сумел организовать контрнаступление и вернул завоеванные территории. Однако тридцать лет почти непрерывных войн совершенно обескровили обе державы. Ни Византия, ни Персия не могли собрать достаточно сил, чтобы отразить внезапный удар с юга.