– М-м.

– Недавно… ну да, недавно я начала слышать…

– Турецкий, – заявляет папа, радостно держа сине-зеленый кувшин. – Изник.

Выходя из дома, замечаю рамку, что выглядывает из-за синей ситцевой шторы, Олли произносит: «Пожалуйста, поставь фотографию на место». На ней мы вдвоем на пляже в Бамбурге, Нортумберленд, недалеко от дома родителей Олли. Он обнимает меня за талию. Ветер треплет мои волосы. Мы смеемся. Я помню те выходные. Тогда я впервые встретилась с его родителями. Мне было двадцать четыре, я жутко нервничала, не зная, чего ожидать. Виктор дремал в своем кабинете, одетый в твидовый пиджак, очки-полумесяцы и коротковатые штаны. У него были тонкие волосы, едва тронутые сединой, однако первым делом я обратила внимание на карие глаза – точно такие же, как у его сына. Виктор показался мне очаровательным, пусть и чудаковатым. Он продемонстрировал огромную коллекцию долгоносиков в деревянных шкафчиках, которую собирал годами. И каждый раз я поражалась тому, как он крошечным почерком подписывал дату и небольшое описание найденного вида. Кэролин, мама Олли, в их семье нормальная, как объяснил Олли. Она любит заниматься садом и выращивать овощи. Когда мы порой приезжали на выходные, всегда видели Кэролин в плисовых штанах, дырявых свитерах и резиновых сапогах. Мода обошла ее стороной, или, может, дело в том, что Виктор все равно ее не заметит, даже если она натянет мусорный пакет вместо одежды. Кэролин, как и ее сын, музыкально одаренная. Она давала уроки вокала и даже сейчас продолжает преподавать. Я недавно с ней связывалась, рассказывала о первом УЗИ. Кэролин спрашивала, буду ли я в следующий раз узнавать пол ребенка.

– Не знаю, какого цвета взять шерсть для кофточки, Бекка, – уже не таким слабым голосом произнесла она. Они с Виктором пообещали помогать нам с малышом деньгами, насколько будут способны.

«Не плачь, Бекка. Положа руку на сердце, я того не стою», – говорит Олли, когда я гордо возвращаю нашу фотографию обратно на каминную полку, на прежнее место рядом с часами.

– Бекка? – Я не заметила, как в гостиной появился папа.

Разворачиваюсь к нему. Он бросает взгляд на фотографию. Кажется, ему стыдно, и он не знает, что сказать. Только позвякивает мелочью в кармане брюк.

– Мы с твоей матерью… сомневались, что ты захочешь видеть эти фотографии по всему дому, мы не знали…

– Он же существовал, – говорю я. – Мое свадебное платье висело в шкафу у Пиппы. Сейчас его там нет.

Папа кивает.

– Мы отнесли его на чердак.

– Меня не надо беречь, папа. Олли больше нет, но я хочу сохранить память о нем.

– Понимаю. Конечно. Мы поступили неправильно. Прости, пожалуйста, Ребекка.

Когда мы с Одри отправляемся к Джанет с мясной запеканкой, которую приготовила мама, я чувствую себя Эммой из романа Джейн Остин, что относит еду бедным и нуждающимся.

«Только у вашей семьи может быть собака, которая не любит гулять», – говорит Олли, когда Одри останавливается посреди тротуара и отказывается двигаться с места.

Олли любил эту псину, но стоило ей оказаться чуть ближе, он отступал назад со словами, что ни у кого во всей Англии не воняет из пасти столь жутко. А я, посмеиваясь, спрашивала почему только в Англии.

– Ну давай, милая, – уговариваю я Одри и тяну за поводок. Она неохотно трогается с места.

Джанет живет в паре минут ходьбы от моих родителей, в небольшом домике у извилистой и узкой дороги под названием Уайтшут-лейн. Когда я была маленькая, Джанет часто приходила к нам на Рождество. Семьи у нее здесь нет – муж умер, а сестра живет за границей. Наверное, Джанет было лет шестьдесят, когда она впервые пошла с нами в церковь петь рождественские песни. На ней было красивое пальто, меховая шаль и шляпа с изящным пером. Пиппа считала, что Джанет лишняя на нашем семейном празднике. Помню, как однажды расстроилась сестра, что в пудинге именно Джанет попалась очередная серебряная монетка, завернутая в фольгу. А мне вот нравилось, когда она у нас гостила. В комнате становилось светлее, когда Джанет прибывала с подарками и коробками печенья. Она дарила мне альбомы для рисования с красками и всегда хотела посмотреть на мои работы.

– У тебя дар, Ребекка, – говорила она.

Джанет разводила собак, поэтому я часто приходила к ней, когда рождались щенки. Пиппа же предпочитала кошек.

Мама говорит, что у Джанет началась макулодистрофия, что с где-то семидесяти лет она начала терять зрение. Сейчас ей восемьдесят четыре.

Стучу в дверь. Тут же лает собака. Я жду. И жду…

– Разрази меня гром! – восклицает Джанет.

Она одета в красно-желтую твидовую юбку чуть ниже колен и длинную голубую кофту с глубокими карманами поверх кремовой шелковой блузы. Однако я уверена, что Тринни и Сюзанна найдут что сказать про ее коричневые тапочки из овчины, которые довершают образ.

– Проходи, проходи!

К Одри, размахивая хвостом, подбегает цвергшнауцер, но тут же нарывается на рычание.

– Одри! Веди себя прилично!

«Одри-Вонючка позорит всю семью!» – снова смешит меня Олли.

Джанет ведет меня по коридору мимо развешанных по стенам наград, собачьих медалей и портретов собак. Фоном гремит «Реквием» Моцарта.

– Таким был Джексминс Клаудиус Максимус. – Джанет указывает белой тростью на картину над камином, где изображен ризеншнауцер. Из-за бородки и обвисших усов он больше похож на аристократа, чем на пса.

Джанет на ощупь касается кнопки проигрывателя и выключает Моцарта. Рядом лежит страничка из газеты.

– О! Ты наверняка знаешь! – вдруг восклицает Джанет, просматривая кроссворд при помощи увеличительного стекла. – Исполнительница песен «Покер фейс» и «Папарацци», два слова по четыре буквы, первая «эл».

– Леди Гага.

– Хм-м-м? – Джанет вскидывает подбородок.

– Гага. Г-а-г-а. Ну, как гуси-гуси, га-га-га. Сумасшедшая, – корчу я рожицу.

– Леди Гага… – Джанет аккуратно вписывает буквы в клеточки. – Какое чудесное имя! Вот бы с ней познакомиться.

Сунув запеканку в холодильник, я следую за Джанет в гостиную. Здесь все больше похоже на музей. На резном столике стоит телефон с крупными цифрами, рядом с фотографией в рамочке, где пара вышла из церкви и идет дальше. Присмотревшись, я различаю лицо девушки в длинном белом платье с отороченными мехом рукавами и откинутой вуалью. Это Джанет. Темные волосы едва достают до плеч. Она неотразима. Ее спутник намного старше.

– Грегори, – говорит она, понимая, которую фотографию я изучаю. – Были женаты двенадцать лет.

– Каким он был? – спрашиваю я, вдруг осознав, как мало знаю про Джанет и ее прошлое.

– Святым, – смеется она. – Ведь ему приходилось терпеть меня. Во время Второй мировой он служил в Колдстримской гвардии. Хотя никогда мне об этом не рассказывал. Храбрый был человек. Мы жили в Кембридже, когда поженились. Он преподавал историю, больше всего на свете любил читать. А еще он писал очаровательные письма. Наверное, в гробу там вертится из-за всех этих фейсбуков и тветтеров.