Дина мысленно проверила содержимое своего холодильника. Для Лорда все есть пока. В магазин она не пойдет, время потеряно, да и нельзя ей, накрашенной, туда ходить. Ее могут узнать.

Дома сначала дела обрушились. Главное дело: приласкать, приголубить Лорда. Он так страдает, когда ее нет. Она это видит по его глазам, глубоким, как два темных колодца с отблеском небесных звезд.

Потом все стало на свои места. Пес накормлен, получил свои лекарства и витамины, квартира относительно убрана, Дина выпила большую чашку кофе со сливками, после записи у нее аппетит просыпается лишь к ночи. Вредно, говорят, а ей почему-то не вредно. Вещи и трехлетней, и пятилетней давности как сидели, так и сидят на ней. Хорошо сидят. И спится ночами хорошо. Если вообще спится.

Сейчас ей нужно решить, по какой дороге двигаться дальше. Людмила с белыми от бешенства глазами, ее окровавленная рука, ее ребенок, который точно нигде не похоронен, убийство Вадима через три дня после письма первой жены… Это оставить нельзя. Но еще более нельзя ломиться в эту трагедию, как бык на красную тряпку. Там что-то не так. Там, возможно, все не так. И она могла. Да, Людмила очень похожа на человека, который выносит приговор предателю. Разумеется, такая женщина может вынести только смертный приговор. Сама, не сама – это вообще не так важно. Но есть такая же вероятность, что Людмила ни при чем. Презумпция невиновности.

Что сейчас делать с этой ситуацией, Дина не знает. Ее нерв говорит ей: надо оставить пока эту женщину в покое. Не доводить до очередного греха. Если у нее есть грехи. Да и злобу, и бдительность лучше усыпить до поры. Прошло два года. Еще немного времени ничего не изменит. Нужно возвращаться к документам и письмам Вадима. Искать что-то еще…

Дина опять долго терла себя жесткой мочалкой под душем. Туго стянула волосы на затылке. Надела темно-лиловый халат. Вадим купил, когда они выбрали диван такого же цвета. Сказал, она помнит вообще каждое его слово: «Это тебе, чтобы ты на этом диване лежала и сливалась. А я буду целовать твое лицо-цветок». Лицо – цветок… Везет ей на щедрых мужчин. А Людмила сказала, что от нее все уходят, хоть в могилу. Как же вздрогнуло тогда у Дины сердце, заныло оно и сейчас. Ядовитая баба. Жалит, как гадюка. Боль от укуса проходит, яд в крови остается.

Дина вошла в спальню, встала перед зеркальным шкафом: строго, с обидой посмотрела на себя. Склонность к несчастью – это все же дефект природы. Разве что как у Ахмадулиной: «Ощутить сиротство как блаженство». Но то наука для мудрых. Дина раздвинула дверцы шкафа, почти не глядя достала пакет со своими черными похоронными платками – для родителей, для Вадима – и завязала один, кружевной, по-бабьи: концами назад. Потом пошла к компьютеру Вадима, глядя на его портрет.

Она читала до головокружения, вставала, только чтобы зажечь свет, когда стемнело, и пару раз выходила на лоджию вдохнуть прохладный воздух.

Вот. Что это? Письмо за неделю до ее дня рождения от человека, имя которого видит впервые. Валерий Николаев. Он пишет: «Вадик, мальчик мой, ты поменял мой устав. Взял людей, которые мне не нужны. Ты не первый раз трепыхаешься как недострелянный птенчик. Возомнил себя шефом? Не доходит? Тебя держат как медиарожу. Это фсе! И твои пять процентов. А той бумажкой, на которой ты написан «руководитель проекта», так то чтобы кому-то подтерецца. Завтра все меняй! Последнее китайское предупреждение. Меня знают все».

Боже мой! У Вадима не могло быть таких ужасных, безграмотных знакомых. Дина видела его друзей. Это письмо бандита. Настоящего криминального типа. Она такие «китайские предупреждения» читала в уголовных делах, когда готовила материалы. Что это, что это, что это?! Гуглить всех Валериев Николаевых? Так их миллионы, именно бандитов там и нет.

Траурный платок сжал ее голову, она сорвала его. Волосы… Ей показалось, что у нее от ужаса зашевелились волосы. Видимо, от таких потрясений и пошло это выражение. Но как же?.. Как она могла что-то не знать? Они вместе работали. Да нет… Не совсем вместе они работали. В день записи она находилась в редакции не больше трех часов. У Вадима было множество разъездных дел, разные мероприятия. Он возвращался поздно… Артем платит не плохо и не хорошо. Такой у него принцип. Не из жадности, а чтобы человек не расслаблялся. Очень редко, но у Дины мелькала мысль, что Вадим позволяет себе тратить больше, чем получает. Например, ее обручальное кольцо с бриллиантами известной фирмы – оно стоит не меньше полугодовой зарплаты Вадима. Дину это не настораживало. Он пишущий, востребованный человек. И тут вот такая… Ну, просто «малява», говоря языком зоны. Больше она читать не может. Какая жалость, что в доме ни капли спиртного. Ни одной таблетки снотворного. Ей лежать и сходить с ума до утра. А потом? Она знает только одно: к Артему за помощью и в этом случае обращаться нельзя. Не нужно ему знать тайны мертвого соперника. Он наверняка поможет разобраться, он не будет злорадствовать ни в каком случае, отнюдь. Он просто будет надеяться. А ему не на что надеяться. И это единственное, чего не захочет понять, с чем не захочет смириться самый умный мужчина из всех, кого она знает.

Ночь была такая… На черном небе тонкий, яркий полукруг месяца, как осколок солнца, застрявший во мраке. Звезды подмигивают и перемещаются, как лампочки на елочной гирлянде. А может, это азбука Морзе родных душ. Не могли ведь они ее совсем бросить. Дом Дины, ее крепость – эта двушка с привычными стенами, потолком, дыханием спящего Лорда, – всегда устраивал ее как убежище. Устраивал – не то слово. Она – очень домашний человек, она тоскует везде не только по Лорду. Она рвется к этим стенам, потолкам, скрипу несмазанной входной двери. К тапочкам в прихожей, халатам, которых у нее больше, чем у Обломова, к своей подушке… Животное чувство, наверное, древнее, как самые первые звери, которые бежали отовсюду к своей норе.

Но эта ночь. Одиночество, привычное, уже обжитое, уютное и приветливое одиночество, вдруг опять обернулось палачом. Оно превратило в камеру пыток ее убежище. Стены, потолок, тапки и подушка – все было с ним заодно.

Дина педантична и максималистка до крайности, она могла купить какую-то книгу, увлечься сюжетом и бросить ее в мусорное ведро без сомнений и сожалений, наткнувшись на «одеть» вместо «надеть», на слишком манерное определение, на искусственный диалог. Она могла заставить недовольного оператора переписать нормальный дубль, если ей казалось, что в нем есть повтор мысли другими словами. Она никогда не разрывала внешних отношений с приятным вроде человеком, который произносил – неожиданно – лживую или подлую фразу, то есть никак не реагировала, продолжала здороваться и спрашивать: «Все в порядке?» Но этого человека для нее больше не существовало. Пустое место в плане эмоциональной реакции.

А в ее мире царствовала гармония, что не значит – счастье. Это совсем другое. Просто в идеальном детстве был идеальный папа, гибель родителей стала страшной трагедией, но она не противоречила формату гармонии. Да, есть гармония несчастья, боли, страданий… В такую трагедию был вписан и Вадим, совершенно уникальный человек, который умудрился влюбиться в нее заочно, как дети влюбляются в нарисованных ангелов. Она сейчас на распутье… Она может узнать, что Вадим был в чем-то очень виновен, что он не успел ей ничего рассказать о себе, о своих делах и о родных людях не по той причине, какую придумала задним числом она, максималистка. Ей было удобно думать, будто он просто не успел прервать их любовный шепот. А вдруг ему было что скрывать? И он не собирался никого посвящать… Во что? Господи боже мой! Это может оказаться настолько НЕ гармония, что ей с этим будет еще труднее жить. Можно узнавать, можно этого не делать! И в ее интересах выбрать второе. Вадима нет. Какая разница?