– Бывает же, – сказал он и, сняв очки, стал протирать их большим белым носовым платком. – А еще говорят, что судьба – это фикция.

– Я не понимаю. Я сказал что-то не то? – осторожно спросил Матвей потому, что искусствовед снова замолчал.

– Да вы-то тут при чем! – досадливо отмахнулся Пал Палыч. – Хотя… Вы уверены, что вам никто не говорил обо мне?

– О вас? – Матвей пожал плечами. – Мы с вами определенно раньше не встречались. И мне о вас определенно никто не говорил.

– Слишком удачное совпадение. Удачное ли? Не знаю, – разговаривал сам с собой искусствовед. – Не переживайте, молодой человек. Я в своем уме. Я смогу вам кое-что рассказать. Только не сейчас и не здесь. У вас есть бумага и карандаш? Тогда записывайте адрес, – Пал Палыч продиктовал улицу, дом, номер квартиры, телефон. – Приезжайте завтра. Вечером. Звонить заранее не надо – все равно я буду дома…

Варя попросила Матвея взять ее с собой.

– Я тоже люблю загадки, – сказала она, улыбаясь. – Точнее – разгадки.

Матвей не мог скрыть, что его обрадовала ее просьба.

– Этот Павел Павлович странный, имей в виду, – сказал он девушке. – Не знаю, как точнее это объяснить, но, по-моему, он напуган. По жизни напуган. Многие из тех людей, которые начали делать карьеру на закате советской власти, а потом оказались выкинуты на обочину по причине их ненужности для нового государства, воспринимают все происходящее как заговор. Заговор лично против них. Иваницкий, похоже, активно занимался наукой – до 1991 года. А потом его несколько лет морили безденежьем, в его учреждении закрывали отделы и кафедры. Гранты расхватывали другие, потому как кому он нужен с его искусствознанием? Экспертом у антикваров и барахольщиков он не стал. А память о претензиях осталась. Поэтому и думает, что весь мир в заговоре против него.

– Если ты думаешь, что отговариваешь меня, то ошибаешься, – рассмеялась Варя. – Ты забыл, из какой я семьи. Обиженные жизнью гуманитарии в последние годы приходили в отцовскую квартиру нередко. Самое смешное, что некоторые из них даже пытались ухаживать за мной.

Матвей почувствовал легкий укол ревности, но не стал расспрашивать девушку о прошлых ухажерах. В конце концов, прошлая личная жизнь Вари – это ее личное дело. Пока.

Иваницкий жил в центре города, в большой, но запущенной квартире. Пока он искал Матвею и Варе тапки, пока показывал, куда повесить куртки, Шереметьев успел оглядеться. Ремонт в квартире делался много-много лет назад. Обои потемнели, кое-где оборвались. Потолок осыпался, шахматная последовательность белых и синих квадратиков линолеума кое-где нарушалась бурыми проплешинами.

Отчего-то Матвей подумал, что Иваницкий происходил из семьи медиков: ему доводилось бывать в больших, богатых квартирах медиков, которые сделали карьеру в прошлые десятилетия. Но, в отличие от них, изменивший призванию родителей Павел Павлович поддерживать ощущение достатка не мог, да и не хотел.

– Заходите, – потянул за собой гостей Павел Павлович. – Живу один, жена ушла… много лет назад. Судится из-за квартиры, да куда ей, – по его губам скользнула желчная улыбка. – Так что не смущайтесь, если что. Порядок у меня мужской.

Он привел их в рабочий кабинет, стены в котором были заставлены книжными шкафами. Две трети в них занимали книги и альбомы на самых разнообразных языках. Оставшуюся треть – папки, картонные и пластиковые. Из них торчали листы с какими-то рукописями, машинописью, ксероксами, вырезками из журналов. Перед окном стоял стол, на котором компьютер мирно соседствовал с портативной печатной машинкой. Они сели на стулья, находившиеся близ стола, и Матвей посмотрел на тускло светящие сквозь давно не мытое стекло огни фонарей. Чая и кофе им не предлагали.

– Буду откровенен, Матвей Иванович, – произнес хозяин. – Даже и не знаю, зачем я пригласил вас сюда. Наверное, стоило побеседовать там, в библиотеке. Я… не предлагаю вам приятельских отношений. Хотя с храмом вашего отца у меня в жизни были связаны важные вещи.

– Какие? – спросил Матвей.

– Пятнадцать лет назад я готовил… одну научную работу. Она была связана с живописью времен Ивана Грозного. Мне нужен был новый материал, и я ездил по храмам, которые были расписаны в то время. Не стану утомлять вас деталями, чему эта работа была посвящена. Это все специальное. Не поймете, а если что и поймете – то не так, – Пал Палыч раздраженно повел плечом. – Со мной такое уже бывало.

– Как вам будет угодно, – ответил Матвей.

– Ну и хорошо. Я к тому времени печатался. Часто. В научных сборниках обычно. Но несколько раз помогал одному большому издательству – сейчас его уже нет, вы, молодые люди, даже не помните его названия. «Искусствознание» – это было большое издательство. В нем работало множество талантливых людей. Профессионалов.

Матвей не стал говорить, что несколько альбомов «Искусствознания» из материнской библиотеки хранятся в его книжном шкафу. Похоже, хозяина такие уточнения только раздражали бы. Варя переглянулась с Матвеем, но тоже смолчала.

– Узнав о том, над чем я работаю, один из начальников отделов в «Искусствознании» предложил мне подготовить к изданию альбом: «Русская фресковая живопись XVI века». Я был обрадован и польщен – чего тут скрывать. Сделав такое издание, можно считать план на жизнь выполненным. Мне выделили деньги на командировки, дали фотографов. Я занимался этим более двух лет! Это было лучшее время в моей жизни.

На мгновение Иваницкий закрыл глаза, и уголки его губ дернулись.

– Церковь Александра Невского я обрабатывал в последнюю очередь. Потому, что хотел сделать ее перлом своего альбома. Ведь о ней не писали и не публиковали ее фотографий. Только извне – да и то раньше, в царские времена. А фрески были интересными, очень интересными. Нетипичными. Поэтому я заставлял фотографировать их много, тщательно. Так что я, Матвей Иванович, именно тот человек, которого вы искали.

– Вы были правы, Павел Павлович, это судьба, – возбужденно произнес Шереметьев. – Как, оказывается, все просто! Прийти в библиотеку и…

– Не просто, молодой человек, – усмехнулся Иваницкий. – Вы наверняка хотели бы увидеть этот альбом?

– Безусловно.

– Это невозможно. Альбом так и не был опубликован. Дело даже не дошло до верстки. Работа остановилась в конце восьмидесятых. Перестройка, безденежье, развал. Все это началось уже тогда. И сразу ударило по крупным издательствам. Все материалы – написанные мной, отснятые фотографами – залегли в архивах «Искусствознания».

– Где эти архивы сейчас? – спросил Матвей, уже предчувствуя неладное.

– Издательство «Искусствознание» приказало долго жить в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году. Долго не мучалось, в отличие от других издательств. Архивы переворошили новые русские от книжного дела. Что-то посчитали ценным, а остальное свалили в подвал здания, которое когда-то занимало «Искусствознание».

Матвей покачал головой: