В итоге все эти мысли будоражили меня почти до трёх часов ночи, а когда я всё-таки смог уснуть, то кое-что из этого даже являлось во сне в виде какими-то совсем уж диких сюрреалистичных образов. Поэтому спал я очень плохо и совершенно не выспался. Если бы не настойчивый будильник, который я предусмотрительно поставил в другом конце комнаты, чтобы сквозь сон его не выключить, то проснуться я вполне мог от ударов кулака водителя Милютина по моей двери.

Я принял холодный душ, который не особо помог проснуться, затем с тем же эффектом выпил три чашки кофе. Завтракать не хотелось, да особо было и нечем. Часы показывали половину девятого — до приезда Милютина оставалось ещё полчаса. В комнате сидеть не хотелось, и я решил выйти заранее, чтобы немного прогуляться.

Выходя, внимательно осмотрел дверь. Корявая металлическая заплата, которую я смог «прилепить» с помощью магии земли поверх дыры от фаербола, смело могла продержаться до понедельника, а там надо было идти в администрацию, говорить, что случайно сам сломал дверь, и попросить поставить новую. Разумеется, оплатив этот ремонт.

Так как мы с Иваном Ивановичем ехали к Романову в воскресенье утром, я был уверен, что разговаривать нам предстоит с одним лишь Александром Петровичем и был очень удивлён, когда увидел в кабинете кесаря Глебова, Валуева и Воронцова. Последнему я звонил накануне и передал номер телефона, полученный от отца.

После приветствия и положенного в таком случае обмена любезностями я поведал всем присутствующим примерно то же, что накануне рассказал Милютину, умолчав лишь про дядю Володю и всё, что с ним связано. Александр Петрович внимательно меня выслушал и спросил:

— Мы можем быть уверены, что твой отец сдержит слово?

Слова кесаря показались мне обидными, и я сказал:

— Я в этом уверен. Мой отец не самый приятный в общении эльф и часто совершает поступки, которые не всем понятны, но слово своё он держит всегда. Для Седова-Белозерского сдержать данное им слово — дело чести, и неважно кому он его давал и при каких обстоятельствах. Ещё никто никогда не мог обвинить Седовых-Белозерских в том, что они не держат слова!

Видимо, Александр Петрович понял, что, сомневаясь в порядочности отца, он оскорбил всех Седовых-Белозерских, в том числе и меня, поэтому кесарь поспешил объясниться:

— Не стоит принимать всё так близко к сердцу, мой юный друг, я не сомневаюсь в том, что твой отец собирается сдержать слово, я имел в виду, насколько он контролирует ситуацию в Петербурге?

Я хотел было сказать, что если бы не контролировал, то и слова бы не давал, но потом вспомнил, что разговариваю с самим кесарем, и решил не дерзить. К тому же до меня дошло, что в присутствии Романова делать упор на то, что мой отец всегда держит слово, было тоже не совсем корректно. Ведь отец дал слово убить кесаря.

— Вчера после обеда я созвонился с Николаем Константиновичем по номеру, который мне дал юный князь, — сказал Воронцов, решивший закрыть поднятую кесарем тему. — И мне он тоже подтвердил, что до конца спецоперации по спасению похищенных подростков эльфы не нарушат перемирие. В свою очередь, я дал Николаю Константиновичу слово, известить его об окончании спецоперации в течение трёх дней с момента её завершения.

Я отметил, что Воронцов назвал меня юным князем, подчеркнув тем самым, что считает меня именно Седовым-Белозерским, а не курсантом Андреевым. Это было неожиданно и приятно.

— Что ж, это хорошая новость! — радостно и, как мне показалось, немного наигранно произнёс кесарь. — Это не то чтобы развязывает нам руки, но очень упрощает задачу. Не зря Роман ездил в Петербург и рисковал.

Присутствующие одобрительно закивали и посмотрели на меня с уважением. Это мне польстило. А ещё, несмотря на то, что похвала была заслуженной, я засмущался.

— Кстати, насчёт риска, — вступил в разговор Валуев. — У тебя, Роман, есть какие-нибудь предположения, кто мог организовать покушение на вас с Борисом?

— Дядя Володя, — ответил я главе КФБ.

— Волошин? — переспросил кесарь. — Ты уверен? У тебя есть хоть какие-то доказательства?

— Да, — сказал я. — Уверен.

— Тогда надо объявить его в розыск, — заявил Валуев.

— Не надо, мы уже помирились.

После этих моих слов все, кроме Милютина, посмотрели на меня с интересом, а кесарь не удержался и сказал:

— Интересная у вас семья, ты уж меня прости.

— Ничего, — ответил я. — Временами я тоже удивляюсь.

— А отца ты сам уговорил или бабушка помогла?

— Уговорил сам. Встречу бабушка назначила.

— Как она? — спросил кесарь. — Я много о ней слышал.

— У неё всё хорошо, — ответил я. — Учитывая, что ей сто двадцать лет, можно сказать, что очень хорошо.

— Когда увидишься с бабушкой в следующий раз, передай ей мою благодарность за то, что она организовала эвакуацию нашего агента.

Мне показалось, что кесарю не столько было важно передать благодарность за спасение Бориса, сколько он хотел посмотреть на мою реакцию на слова «когда увидишься». Я не стал «разочаровывать» Александра Петровича и сказал:

— Скоро увижусь. Бабушка пригласила меня погостить на пару недель, и я планирую поехать к ней сразу же после занятий, если, конечно, не возникнет каких-либо препятствий.

— Раз уж мы заговорили о занятиях, — наконец-то вступил в разговор Милютин. — Ты определился, где хочешь продолжить обучение?

— Пока нет, — ответил я.

— Ты уж поторопись с решением. Мы с Игорем Денисовичем хоть и составим тебе протекцию, но не хотелось бы оставлять всё на последний момент.

— В случае чего я могу и в Кутузовке ещё на один год остаться. Признаюсь, сейчас я больше думаю о предстоящей спецоперации и о ребятах, чем об учёбе. И пользуясь случаем, хочу попросить вас всех и в первую очередь Александра Петровича, разрешить мне принять активное участие в спасении ребят.

— Это опасно, — заметил Валуев.

— Я знаю, — ответил я руководителю КФБ. — И осознаю все риски.

— Игорь Денисович, Роман смог с боем вырваться из охраняемого военизированного лагеря, спасти двух девушек и привести очень ценного «языка». Думаю, он понимает, что участие в спецоперации сопряжено с опасностью, — поддержал меня Воронцов. — И я уверен, что тогда в марте, когда ему всё пришлось делать одному