Ольга недоуменно уставилась на мать. Никогда прежде она не выказывала недовольства, чем бы ни занималась ее любимая дочь – будь то больные собаки, которых она в детстве притаскивала со всех окрестных помоек, марки, значки или модели самолетов, которые они склеивали вместе с отцом из множества маленьких пластмассовых деталек. Странное, конечно, увлечение для девочки, но они часами просиживали за столом в кухне и с азартом спорили, если та или иная деталь не желала становиться на свое место. Этими самолетами была заставлена целая полка в комнате Ольги – как память об отце.

– Мама, ты просто не понимаешь… Мне очень нужно узнать все это, нужно – чтобы доказать Карепанову и Нарбусу, что я не просто играю в мисс Марпл, а что я права и убийства бомжей на самом деле совершает кто-то увлеченный самурайским кодексом!

– Оля, а твое ли это дело? – осторожно начала Наталья Ивановна, стараясь подбирать слова так, чтобы не обидеть дочь. – Ведь ты всего лишь эксперт, к тому же еще стажер…

– Да просто я чувствую, что Карепанов не там ищет! Не там! – с досадой бросила Ольга. – А я докажу!

Наталья Ивановна только вздохнула тяжело и прекратила разговор, совершенно очевидно зашедший в тупик. Ольга ни за что не свернет с намеченного пути, так учил ее отец, и только так она и поступала всю свою жизнь.

«Главное, чтобы не набила шишек и не перестала верить людям, потому что она ведь может оказаться правой на самом-то деле», – подумав так, женщина молча забрала у дочери тарелку и поставила ее в микроволновую печь – ужин остыл окончательно.

Телефонный звонок заставил Ольгу выскочить в коридор, и до Натальи Ивановны долетело:

– Да! Конечно. Я свободна. Хорошо, а где? Да?! Все, жди, скоро выйду.

– Куда?! – возмущенно спросила мать, заглядывая в комнату и наблюдая за тем, как Ольга мечется по комнате, натягивая джинсы и свитер. – А ужин?

– Мам, потом, все потом, – пробормотала дочь, на бегу застегивая куртку и чмокая Наталью Ивановну в щеку. – Меня ждут, буду поздно, ложись спать, хорошо?

Когда за дочерью захлопнулась входная дверь, Наталья Ивановна, вздохнув, щелкнула кнопкой настенного бра, выключая свет в коридоре, и вернулась в кухню. Выглянув в окно, она увидела, как дочь бежит по заснеженной дорожке по направлению к беседке, возле которой курит, облокотившись о перила, мужчина в коричневой дубленке и шапке-пирожке. Вот Ольга сбавила шаг, поравнялась с ним, и мужчина, отбросив окурок, взял ее за руку и повел в сторону остановки.

«Надо же, а мне не сказала», – с легкой обидой на скрытную дочь подумала Наталья Ивановна.

На следующем занятии Ольга первая заговорила с Александрой. Нашла ничего не значащую тему, попросила совета в выполнении домашнего задания, и переставшая злиться Саша с готовностью откликнулась, принялась объяснять и подсказывать.

– Саша, ты не сердись на меня за дурацкие вопросы, ладно? – попросила Ольга, и та, по привычке сунув карандаш в волосы, улыбнулась:

– Это ты меня извини. Сама не знаю, что случилось… Я не думаю тех вещей, что наговорила тебе, правда, не думаю. Мне нравится, что ты приходишь к нам. У меня подруг никогда не было, а с тобой как-то легко. Да и Сонька к тебе привязалась.

– Ну, мир? – по-детски проговорила Паршинцева, подставляя согнутый мизинец, и Александра со смехом зацепилась за него своим:

– Мир!

– А пойдем в кино в субботу? – предложила Ольга, но Саша вдруг довольно резко спросила:

– Можно, я позвоню тебе завтра? Не могу сейчас точно сказать… – И Паршинцева догадалась, что Александра должна сперва спросить разрешения у мужа, но ей не хочется, чтобы она, Ольга, об этом догадалась.

«Н-да… и как так жить? Когда ни шагу ни влево, ни вправо? Я бы не смогла», – подумала она, а вслух сказала:

– Хорошо, позвони. Я вечером дежурю, но мобильный у меня всегда включен.

Не понимаю, как это вырвалось, но вот если по-хорошему, то за такое надо бы и…

«Ты любишь свои слова и ритуалы больше, чем меня!»

Он не может любить еще больше, чем сейчас, потому что, думаю, уже невозможно – больше. Когда все отдаешь человеку, всего себя, а взамен просишь – не требуешь, просишь! – самую малость. Причем малость эта совершенно выполнима, нет никакой нужды себя ломать. И я вдруг встаю на дыбы и начинаю выговаривать. Что за привычка, не понимаю…

Я думаю, мне просто элементарно нравится сознавать, что ему без меня плохо, и поэтому я так себя веду. А ведь это неправильно! Ведь Сашка меня любит… Он ради меня под пулю подставился, он меня на ноги поставил, научил заново ходить, жить… Даже из пистолета снова стрелять я из-за него стала. Все-таки папа правильно говорил – я неблагодарная и эгоистичная.

Я, если честно, сама не ожидала, что вдруг так поведу себя, что брошу в лицо мужу эту фразу, что Акела молча развернется, возьмет сумку и уйдет, чуть задержавшись на пороге и окинув меня с ног до головы тяжелым взглядом единственного глаза. В этом взгляде было что-то такое, что заставило меня мгновенно пожалеть о своих словах и броситься вслед за мужем, но входная дверь отрезала мне путь, и я остановилась, вжавшись лицом в пахнущую кожей обшивку. Акела ушел…

Я могла стерпеть что угодно – но не вот это молчание, не этот взгляд, не широкую спину, обращенную ко мне. Сашка отлично знал, как и чем меня наказать. Знал, что никакой ор, угрозы или – не дай бог – рукоприкладство никогда не накажут меня сильнее и больнее, чем то, что он сделал сейчас. А ведь повод для ссоры был детским. Как говорит Соня – «фигулечным».

Все началось с невинного вопроса о походе в кино. Как обычно, вернувшись с занятий, я накрывала на стол, а Сашка неподвижно сидел на циновке, скрестив ноги и закрыв глаз. Рядом пристроилась Сонька с книжкой раскрасок, возила карандашом и что-то мурлыкала под нос. Нарушать расслабленное состояние мужа я не решалась, видела, как он устал, как вообще изменился в последнее время, как сделался еще более молчаливым и погруженным в себя, словно что-то точило его изнутри, какая-то ужасная тоска или проблема. Но я обещала перезвонить Ольге и дать ответ. Потому, выждав момент, когда Акела наконец немного отойдет и сядет ужинать, я осторожно поинтересовалась:

– Саш… ты не посидишь завтра днем с Соней один? Я хотела сходить в кино с Ольгой.

Акела отреагировал странно – веко правого глаза вдруг начало заметно подергиваться в нервном тике, пальцы, в которых были зажаты хаси, побелели, и одна из палочек, не выдержав нажима, сломалась. Он отбросил обломки в сторону и устремил на меня взгляд.

– Что? – смешалась я. – Я сказала что-то не то?

– Я не хочу, чтобы ты уходила из дома, когда у меня свободный день, – процедил Акела. – И ты не должна даже спрашивать о подобных вещах.

Это меня разозлило – порой мое собственное капризное и взбалмошное «я» начинало откровенно выдираться из розового кимоно и демонстрировать не жену самурая, а Сашу Гельман – отчаянную спорщицу, авантюристку и мотогонщицу, прекрасно владевшую не только мотоциклом, но и снайперской винтовкой. Муж очень хотел, чтобы я забыла об этом, и я старалась, но в моменты, когда Акела начинал говорить со мной в таком тоне, я теряла контроль.