– И откуда ты все это знаешь?

– Это что, вежливый способ спросить, казнили меня самого или нет?

Джим твёрдо выдержал его взгляд.

– Что-то типа того.

– Ответ будет: нет. Меня не казнили на электрическом стуле, или в газовой камере, или посредством смертельной инъекции. В меня не палила из ружей расстрельная команда в Юте, и мне не отрубали голову на французской гильотине. Меня, блядь, коп застрелил. Мудила. Героем себя возомнил, свиномордия жирная. Думал, он Элдриджа Кливера ловит, что ли. Десятое ноября, 1972-го. Барстоу, штат Калифорния. В девять семнадцать вечера. Я тогда из Лос-Анджелеса смывался.

– Тоже, наверное, не шибко приятно?

– Уж надо думать, дружище. Я когда из Спирали выбрался, злой был, как чёрт. Но потом, когда начал въезжать, что к чему, я подумал, что мне скорее всего повезло.

– В смысле?

– В смысле, ещё неизвестно, как бы там всё сложилось.

Я мог бы таки доиграться до смертного приговора. Или умер бы, скажем, от рака, причём умирал бы долго и мучительно. Но я умер быстро и почти безболезненно. И вот за это я искренне благодарен судьбе, если ты понимаешь, что я имею в виду. Если тебе суждено быть убитым, то пусть это будет быстро и яростно.

Косяк уже почти иссяк; Саладин сбросил дымящийся уголёк ногтем большого пальца и съел остатки травы.

– Может, поэтому Док разрешает им здесь поселиться. Там, в той жизни, он был не из тех, кто действует быстро и яростно. Он тоже мурыжил людей, заставлял их чувствовать себя полным дерьмом. А потом умер нелёгкой смертью. Быстро и яростно – это единственный путь.

Джим кивнул:

– Понимаю.

– Как Ли Освальд[15]. Так лучше всего. Заходишь в гараж. Ни о чём другом думать не можешь, только, блядь, как бы смыться отсюда подальше, пока снова за жопу не взяли, и вдруг – БАБАХ! Джек Руби при шляпе и всё такое, и ты отправляешься в мир иной, даже не успевая сообразить, что случилось. И не сидишь в камере смертников, и не ждёшь десять лет исполнения приговора. И не терзаешься всякими мыслями.

После этой тирады Джим слегка онемел. Сказать действительно было нечего, и пару минут они с Саладином просто сидели-молчали, а потом тот снова заговорил:

– Он тоже тут обретался какое-то время.

– Кто?

– Ли Освальд.

– Да ну тебя.

– Честное слово. Бродячая душа, проходящая мимо. Он называл себя Харви Хайделлом, а с виду был – вылитый Лев Троцкий, но почти все знали, кто это. А кто не знал, так узнал очень быстро.

– Лев Троцкий? Нет, ты точно прикалываешься.

Саладин, похоже, рассердился.

– Лев Троцкий, бля. Командир Красной армии, бля, подвергнут сталинской чистке, убит в 1940-м, в Мехико-Сити. В чём дело, приятель? Думаешь, я не знаю, как выглядит Троцкий? Думаешь, я тупой, или что?

Джим примирительно поднял руку:

– Не психуй, хорошо? Ты меня не так понял. Я просто хотел сказать, что это совсем уж странно, когда человек выбирает для себя внешность Льва Троцкого. В смысле, эти очочки, бородка… волосы дыбом. Мать моя женщина.

Саладин пожал плечами:

– Я так думаю, он и не метил в красавчики. Понимаешь, о чём я? Когда ты – ходячий парадокс с претензией на загадочность, этот имидж надо поддерживать. Времени на красоту просто не остаётся.

После внезапной вспышки Саладина, Джим думал, что он сейчас встанет и уйдёт, но тот остался сидеть на месте. Какое-то время они молчали, а потом Саладин улыбнулся чуть ли не застенчиво:

– Слушай, я…

Джим покачал головой:

– Да ладно, фигня.

Саладин отвернулся и проговорил, глядя на пустыню:

– Наверное, я и вправду никак не избавлюсь от старых комплексов. До сих пор вот психую на… – Он резко умолк и выпрямил спину. – Ой-ой-ой.

Джим встрепенулся:

– В чём дело?

– Ой, бля.

Это второе «ой, бля» было наименее ободряющим из всех «ой, бля», которые Джиму доводилось слышать. Саладин продолжал смотреть на пустыню.

– Похоже, у нас проблемы.

Джим проследил за его взглядом. По пустыне змеился яркий сине-белый свет, то ли низко над землёй, то ли прямо по земле, причём явно – по курсу на город. Джим поглядел на Саладина:

– Что это там?

Саладин будто его и не слышал. Как заворожённый, он смотрел на свет, который, кажется, приближался. Потом тихо выругался себе под нос:

– Ебать-колотить.

Джим уже не на шутку встревожился:

– Что это?

Саладин нахмурился:

– Это может быть всё, что угодно. В пустыне всегда были огни. Это может быть просто случайная протечка. А может быть – и предвестник.

– Предвестник чего?

Саладин нахмурился ещё больше:

– Да хрен его знает. Тем они и опасны, предвестники.

* * *

Твёрдая, каменистая и изначально неровная поверхность Голгофы сейчас была густо усеяна человеческими черепами и костями – они крошились под ногами буквально при каждом шаге. Сэмпл уже начала жалеть, что настояла встретиться с Эйми в этом проклятом месте; её высокие каблуки грозили подломиться в любую минуту. Ей нравилось раздражать сестру, и она специально выбрала наряд, который гарантированно её взбесит: ярко-красный костюм в стиле восьмидесятых, такая ретро «Династия» – короткая, очень узкая юбка и отделанный оборками пиджак с огромными подкладными плечами. Ансамбль завершали красная шляпка-таблетка с вуалькой и уже упомянутые туфли на шпильках – понятно, красные. Эйми на эту встречу оделась во все голубое, чтобы подчеркнуть свою чистоту и невинность этим цветом Девы Марии. Она даже подвесила над головой бледный радужный нимб. Очевидно, что Эйми сейчас находилась в процессе плавного перехода от состояния благоговейной и истовой веры к состоянию независимой божественности. Плюс к тому, будучи более организованной, она прибыла на Голгофу первой, тем самым избавив себя от прискорбной необходимости ковылять по костям к вершине под язвительным взглядом сестрицы. Таким образом, счёт пока был один – ноль в пользу Эйми.

Ещё до полного разделения сестёр как-то само собой подразумевалось, что кошмарный пейзаж Голгофы создала Сэмпл. Она была тёмной половиной. Кто ещё, кроме неё, мог сотворить такую живую картину опустошения, страдания и отчаяния? Сэмпл, однако, всегда это отрицала. Она не помнила, что создавала нечто подобное. Конечно, необходимое зло всегда таилось у неё в душе, но изуверская грубость Голгофы с её многочисленными распятиями и застывшей, обожжённой ветрами землёй – это был просто не её стиль. Голгофа была примитивной, вонючей и грязной, а Сэмпл никогда не позволила бы себе создать что-то столь неприглядное.