Почти все, кроме Джо Олсопа, уже признали это в частном порядке… Но признать это публично — чрезвычайно болезненно. И особенно болезненно это будет для людей, которые получили своих сыновей в резиновых мешках, а также для тысяч молодых ветеранов, которым оторвало руки, ноги и яйца во имя того, что Белый дом и Эд Маски теперь признают «ошибкой».

Из-за этой «ошибки» погибли 60 000 американцев и несколько миллионов вьетнамцев. И только сейчас становится ясно, что список «мертвецов войны» будет также включать в себя сотни тысяч камбоджийцев, лаосцев и тайцев. Когда эта война войдет в учебники истории, ВВС США будут считаться самой эффективной бандой убийц в истории человечества.

Ричард Никсон категорически против всеобщей амнистии для мужчин, которые отказались сражаться на этой трагической войне. Маски соглашается, но говорит, что может передумать после того, как война закончится… А Линдси, как обычно, и за, и против этого.

Единственными кандидатами, выступающими в пользу амнистии, являются Макговерн и Тед Кеннеди. Я наблюдал, как Макговерн говорил на эту тему, когда ее подняли в переполненной студенческой аудитории в колледже Кин. Он высказывался очень остро, уверенно и, когда надо было ответить на вопрос прямо, взял быка за рога, заявив: «Да, я выступаю за нее…»

Эти слова вызвали взрыв аплодисментов. Это было очень сильное заявление, и студенты жадно набросились на него.

Затем, несколько мгновений спустя, кто-то закинул рыболовный крючок, спросив Макговерна, поддержит ли он Маски, если Большой Эд получит одобрение в Майами.

Макговерн сделал паузу, секунду или около того беспокойно поерзал за кафедрой, а потом сказал: «Да, я склоняюсь к этой позиции». Я стоял у него за спиной на сцене, глядя на толпу сквозь щель в бархатном занавесе, и фиксировал реакцию аудитории красными чернилами в моей записной книжке…

«Без радости, смущенное молчание, настроение у присутствующих, похоже, упало…»

Но это были только мои записи. Возможно, я ошибался, однако даже с учетом некоторой моей предвзятости кажется вполне логичным предположить, что аудитория избирателей, собирающихся голосовать впервые в жизни, может быть по меньшей мере на мгновение озадачена демократическим кандидатом, который на одном дыхании говорит, что его оппонент в корне неправ по очень важному вопросу, а затем на следующем вдохе заявляет, что планирует поддержать этого человека, если тот будет выдвинут партией на пост президента.

Сомневаюсь, что я был единственным человеком в зале в тот момент, кто подумал: «Вот дерьмо… Если ты собираешься поддержать его в июле, то почему бы не сделать это прямо сейчас и не покончить с этим?»

Спустя несколько мгновений выступление закончилось, и я очутился на тротуаре, фотографируясь с Рэем Морганом, ветераном-политологом из Kansas City Star. Он собирался ехать с Макговерном в аэропорт, чтобы лететь в Вашингтон, и убеждал меня присоединиться к нему.

Но я не видел в этом необходимости. Я чувствовал потребность немного подумать, мчась по узкому, обледенелому хайвэю обратно в Манчестер, гоня свой «ягуар» настолько быстро, насколько можно, чтобы не слететь с дороги, — и в результате у меня было время поразмышлять и задаться вопросом, почему я так подавлен.

Я приехал в Нью-Гэмпшир, не питая каких-либо иллюзий относительно Макговерна или его поездки, понимая, что это вызов аутсайдера, рискованный настолько, что даже люди, руководящие его кампанией, признавали: его шансы едва ли составляют больше 30 к 1.

Меня угнетало то, что на этот раз Макговерн был единственной альтернативой, и я сожалел, что не могу встать на его сторону. Я был согласен со всем, что он говорил, но желал, чтобы он сказал намного больше или, может быть, что-то совсем другое.

Идеи? Подробности? Программы?

Что ж… Сейчас у меня нет времени и места, чтобы написать об этом подробнее, но для первых встреч с избирателями, я думаю, уже больше недостаточно, чтобы вы были «против войны во Вьетнаме с 1963 года», особенно если вы не были одним из тех двух сенаторов, которые проголосовали против Тонкинской резолюции[29]в 1964 году, и если вы говорите с людьми, которые впервые узнали вкус слезоточивого газа на антивоенных митингах в таких местах, как Беркли и Кембридж, в начале 1965-го.

С тех пор пролилось много крови, и мы все чертовски много узнали об истинной сущности политики в Америке. Узнали даже те, кто занимается ею, но они, как обычно, соображают гораздо медленнее, чем те люди, которыми они хотят управлять.

Это недоброе предзнаменование для 25 млн новых избирателей в возрасте от 18 до 25 лет, которые могут проголосовать или не проголосовать в 1972 году. И многие из них, вероятно, пойдут на выборы. Те, кто придет на избирательные участки в 1972-м, будут самыми идейными, самыми идеалистичными среди своих сверстников, «лучшими умами моего поколения», как сказал 14 лет назад Аллен Гинзберг в «Вопле». Я почти не сомневаюсь в том, что ловкачи, стоящие за «голосом молодых», в 1972-м привлекут на избирательные участки множество людей. Ведь если вы дадите 25 млн человек новую игрушку, скорее всего, очень многие захотят хотя бы разок ее испробовать.

* * *

Да, но как насчет следующего раза? Кто будет в 1976 году объяснять людям, обжегшимся в 1972-м, что они должны «попробовать еще раз» ради очередного фальшивого кандидата? Четыре года спустя мы получим целых два поколения — в возрасте от 22 до 40 лет, — которым будет глубоко наплевать на любые выборы, и за их апатией будет стоять личный опыт. Четыре года спустя будет очень трудно убедить кого-либо, кто прошел путь от Джонсона/Голдуотера до Хамфри/Никсона и до Никсона/Маски, что есть хоть какой-то резон вляпываться в очередное дерьмо под названием выборы.

Вот что крутилось у меня в голове во время поездки обратно из Манчестера. Время от времени я обгонял машины с нью-гэмпширскими номерами и девизом «Живи свободным или сдохни», написанным над цифрами.

Дороги полны хороших девизов. Но Т. С. Элиот уделал их все напрочь, когда выдал ту строчку… Как там было? Неужели из-за наркотиков я совсем потерял память? Может быть, и так. Но, по-моему, там было что-то вроде: «Между идеей и повседневностью… падает тень».

Тень? Я почти ощущал ее за спиной на последнем повороте в Манчестер. Был уже поздний вечер вторника, и на завтра ничего особенного не намечалось. Все кандидаты ломанулись во Флориду, за исключением Сэма Йорти, и я не чувствовал, что готов последовать за ними.

Вместо этого на следующий день, около полудня, я отправился в Бостон. Единственным автостопщиком, которого я увидел, был 18-летний парень с длинными черными волосами, собиравшийся в Рединг — или «Реддинг», как он говорил, — но, когда я спросил его, за кого он планирует голосовать на выборах, он посмотрел на меня так, словно я сказал что-то безумное.