— С этим подонком невозможно разговаривать, — возразил Сигурд Оли. — Он, гад, над нами издевался. Куражился. Просто решил повеселиться, скучно ему, понимаешь, подонку такому. Нельзя верить ни единому его слову. Мерзавец, урод. Чертов урод.

Напарники вернулись в кабинет начальника тюрьмы и кратко рассказали ему, что произошло. По их мнению, для Эллиди самое место — палата-одиночка в психбольнице, с обитыми войлоком стенами. Начальник тюрьмы нехотя согласился, но сказал, что у властей нет других возможностей, кроме как держать его здесь, в «Малой Лаве». Эллиди попадает в карцер не в первый раз и уж точно не в последний.

Коллеги вышли на свежий воздух. Пока они сидели в машине у ворот тюрьмы, Сигурд Оли заметил, что к ним бежит конвоир и машет руками. Они уже собирались было выехать, но Эрленд решил подождать запыхавшегося охранника.

— Он хочет с вами поговорить, — сказал тот.

— Кто?

— Эллиди. Эллиди хочет с вами поговорить.

— Мы уже имели удовольствие с ним поговорить, — сказал Эрленд. — Передайте ему, пусть закатает губу обратно.

— Он говорит, что сообщит вам полезную информацию.

— Врет он все.

— Врет не врет, а только за язык его никто не тянул.

Эрленд вопросительно посмотрел на Сигурда Оли, тот пожал плечами. Эрленд задумался.

— Черт с ним, идем.

— Он хочет говорить только с вами, одним, — сказал охранник, кивая Эрленду.

На этот раз Эллиди не выпустили из карцера, Эрленду пришлось говорить с ним через крошечное отверстие в двери одиночной камеры — оно открывалось, если отодвинуть задвижку. В камере было темно, Эрленд ничего не видел, только слышал голос Эллиди, хриплый, булькающий. Охранник отпер задвижку, отодвинул ее и оставил Эрленда в коридоре одного.

— Ну как твой приятель, который сраный пидор? — первым делом поинтересовался Эллиди. Судя по голосу, не стоит у двери, а лег на койку. Или сел на пол у стены. Говорит, словно из колодца, из вечной тьмы. Кажется, успокоился.

— У нас тут не разговор за чаем, — ответил Эрленд. — Ты что-то хотел мне рассказать, ну так валяй.

— Ты знаешь, кто убил Хольберга?

— Нет. Ну так что Хольберг?

— Эту блядь, которую он трахнул в Кевлавике, ее звали Кольбрун. Он все время об этом говорил. Много раз повторял, что, мол, едва не загремел в кутузку — на волоске, говорит, висел, — потому что эта блядь, дура такая, взяла да и пошла к вашему брату легавому. Он мне всё-всё рассказал, все-все подробности. Хочешь, расскажу тебе?

— Нет, — сказал Эрленд. — Что у тебя с ним были за дела?

— Мы иногда встречались, тут и там. Я ему продавал бухло и порнуху — из рейсов на судах привозил. Мы впервые встретились, когда работали на портовую службу, это еще до того, как он сел за баранку. У него поговорочка была, мол, выпал шанс поебаться — не проеби его. Я это у него сразу выучил. А уж говорить он умел. Я так не могу. Хорош был, что уж там, с бабами умел зацепиться языком, прямо кавалер.

— Вы с ним по портовым городам ездили?

— Ну да, потому-то мы и оказались в Кевлавике. Мы же красили маяк на Мысе Дымов. Там же эти, привидения, только держись. Ужас смертный, чуть что — накладываешь в штаны. Бывал ты там? Воет все и свистит, что твой черт, всю ночь напролет. Хуже, чем в тюряге, чтоб я сдох. А Хольберг привидений не боялся. Он вообще ничего не боялся.

— И что, он тебе вот так с ходу рассказал про Кольбрун? Сразу, как вы познакомились?

— Он мне подмигнул, когда вышел за ней следом с той вечеринки. Я-то сразу понял, что к чему. Умел бабу-то окрутить, манеры и все такое. Как он хохотал, когда ему это сошло с рук! Едва не лопнул со смеху, когда рассказывал мне, как эта девка пошла к легавым и там какой-то из вашего брата взял да и уничтожил единственную улику!

— Они друг друга знали, Хольберг и полицейский, который уничтожил улику?

— Не знаю.

— Он говорил когда-нибудь про дочь, которую Кольбрун от него родила?

— Дочь? Такого не было. Она что, от него залетела?

— Ты говорил про другое изнасилование, — сказал Эрленд, пропустив слова Эллиди мимо ушей. — Что он изнасиловал еще одну женщину. Как ее звали?

— Не знаю.

— Ну и зачем тогда ты меня позвал опять?

— Я не знаю, как ее звали, но я знаю, где это было и когда. Не все знаю, но кое-что. Вашему брату хватит, чтобы ее найти.

— Хорошо, где и когда это было?

— Отлично, а мне что за это будет?

— Тебе?

— Что ты можешь для меня сделать?

— Ничего я не могу для тебя сделать. Хуже того, я еще и не хочу ни черта для тебя делать!

— Еще как хочешь. Ведь я тогда тебе расскажу, где и когда.

Эрленд задумался.

— Ничего не могу тебе обещать, приятель.

— Ты пойми, я подыхаю тут, в этом карцере.

— Ты меня ради этого позвал?

— Ты понятия не имеешь, что с тобой делается, когда тебя сюда сажают. Я с катушек съезжаю, в камере в этой! Они не зажигают свет, я сижу в темноте весь день. Да я вообще не знаю, день сейчас или ночь, какое вообще число! Они меня тут держат, как зверя в клетке. Обращаются, словно я животное какое.

— А на самом деле ты кто? Граф Монте-Кристо, что ли?! — горько рассмеялся Эрленд. — Эллиди, ты садист. Я таких садистов и психопатов, как ты, в жизни не видывал! Ты тупой придурок, у тебя одна радость в жизни — насилие. Ты умственно отсталый кусок говна, гомофоб и расист. Мне плевать, по мне, пусть тебя держат в темной хоть до конца дней твоих. Кстати, я именно это и посоветую начальнику. Будь здоров.

— Я тебе расскажу, где она жила, только вытащи меня отсюда!

— Идиот ты эдакий, не могу я тебя ниоткуда вытащить! У меня на это полномочий нет, а если бы и были, я не стал бы ими пользоваться. Твой единственный шанс покинуть карцер — отказаться от своей милой привычки кидаться на людей с кулаками.

— Слушай, давай так. Скажи им, что этот твой сраный пидор во всем виноват, мол, я вел себя нормально и собирался вам помочь, а он вдруг начал показывать, какой он тут самый умный. А я помог тебе, сообщил важную информацию про твое дело. Тебя-то они послушают. Я же тебя знаю, тебя обязательно послушают.

— Хольберг говорил еще о каких-нибудь случаях, кроме этих двух?

— Поможешь мне?

Эрленд задумался.

— Посмотрю, что можно сделать. Так, значит, к делу: он говорил о других случаях?

— Нет, ни разу. Я только про эти два знаю.

— Врешь небось?

— Да не вру я. Другая не ходила в полицию. Дело было в начале шестидесятых. Он никогда не возвращался в тот город.