Себ, чувствуя себя перворазрядным дураком, пожал плечами.

– Ни разу, Себ. Я ни разу так не делала. У меня были отношения только с парнями, которых я знала довольно долго. Я избегаю случайных связей. Это опасно и глупо, когда у тебя нет родственников и друзей, которые могут прийти на помощь, если случится что-то ужасное.

Себ потер лицо, испытывая облегчение и одновременно чувствуя себя идиотом.

– Для полной ясности, мы переспали, потому что у тебя обалденное тело, ты классно целуешься, и у меня уже давно ничего не было.

Насколько глубокую яму он себе вырыл и когда уже можно будет в нее броситься? Ах, она еще не закончила, не сняла с него всю кожу.

– Я не просто так иду в бар, идиот. Буду там стоять за стойкой, чтобы заработать деньги, вернуть тебе долг и избавиться от дурацкого осуждающего выражения на твоем лице!

С этой последней вербальной пощечиной, которую он вполне заслужил, она повернулась на каблуках и вышла из дома.

Роуэн, измотанная, пахнувшая пивом и баром, вошла в холл Авельфора вскоре после половины первого и вздохнула, когда увидела Себа в дверях небольшой гостиной с телевизором.

Она все еще чувствовала боль, злость и обиду из-за того, что умный-умный Себ, обладавший эмоциональным интеллектом амебы, решил, что она во время путешествий придерживается морали дворовой кошки. Роуэн устала, мало спала прошлой ночью, весь день носилась по городу, собирая все необходимое для вечеринки на завтра, тюки сена, ружья для пейнтбола, еду, и была сильно расстроена, что не выпало ни секунды на изучение нэцкэ. Черт, ей уже двадцать восемь лет, не девятнадцать!

– Я не хочу воевать, Себ. – Она бросила сумку на пол и потерла шею. – Если хочешь еще что-то мне сказать, давай утром? Я вымотана.

– Зайди на минутку.

Она тихо выругалась, когда он ушел, не дождавшись ответа. «Ладно, давай разберемся с этим», – подумала она и вошла следом в неприбранную комнату.

Себ наполнил пустой бокал, долил в свой, передал один бокал Роуэн и кивком указал на диван. Роуэн рухнула на диван и вздохнула, все же ногам облегчение. Она и забыла, как они устают от работы за барной стойкой.

Себ уселся на кофейный столик, их колени соприкоснулись, зажал бокал между ног и уставился на ковер:

– Я должен перед тобой извиниться.

Она правильно расслышала? Себ извинялся? Нет, серьезно?

– То, что я сказал раньше, грубо и невежливо. Извини. Я не хотел тебя обидеть. Это был глупый комментарий, я на самом деле так не думаю. Он просто вырвался, я был зол, раздражен и совсем не думал.

– Вот это да! Ты, и не думал! – поддразнила Роуэн.

Себ с облегчением улыбнулся, положил руку ей на колено:

– Друзья?

– А такое возможно? Себ подергал нижнюю губу, поставил бокал:

– Твоя вербальная пощечина достигла цели. Хотя никогда не верил в то, что наркотики были твоими, я действительно считал тебя безрассудной, непослушной и безответственной.

– Я и была безрассудной, непослушной и безответственной. В детстве.

– Но я и потом так считал. Не думал, что ты можешь повзрослеть, измениться. Мы многого о тебе не знаем! Я не знаю тебя и, наверное, никогда не знал.

Роуэн почувствовала, как сдавило горло. Наконец кто-то из прошлого взглянул на нее иначе, попытался увидеть ее саму, а не человека, которого все хотели видеть. Она поднесла кулачок ко рту и прикусила кожу на указательном пальце. И если быть откровенной, много ли она знала о Себе? А об остальных? Так, общие детали. Из социальных сетей. Но все ли это правда? О Себе и своей семье у Роуэн тоже предубеждений хватает.

– Как насчет изучения повзрослевших нас? – предложил Себ.

Принятие и понимание. Лучше не придумаешь. Защищая свободу, она тем не менее жаждала права быть самой собой там, где, как ей казалось, она самой собой быть не может. Роуэн дрожащей рукой взяла бокал:

– Я бы очень хотела, но…

– Но?…

– Но как насчет того, что было вчера вечером?

– Секс? – Себ взял бокал, выпил половину и постучал по стеклу. – Давай не будем ничего усложнять, задвинем это в дальний угол и попытаемся стать друзьями.

Она улыбнулась широко и искренне:

– Хорошо, давай попробуем.

– Отлично. Тогда, как твой друг, я у тебя кое-что спрошу.

Роуэн театрально застонала:

– О нет!

– Почему ты не зашла домой, не заглянула через забор, не посмотрела на дом, не прошлась по саду, не поздоровалась с собаками?

– Это новые собаки. Они меня не знают.

– Не уклоняйся от ответа.

– Дом занят, я не могу просто так вломиться.

– Это отговорка. Я сказал арендаторам, что ты вернулась и им не стоит волноваться, если увидят тебя. Они отнеслись к этому спокойно. Так что не уклоняйся от ответа.

Она действительно уклонялась, не знала что сказать. Не заглядывала домой, потому что так могла не думать о родителях, о том, что скажет, когда увидит их снова, что скажут они. К тому же от одного вида дома она вспоминала, какой несчастной, нет, одинокой чувствовала себя среди родных. А ее родители и брат были очень близки, их объединяли общие интересы, тяга к знаниям, саморазвитию. От всего этого снова показалось, что ей восемнадцать, и она окончательно растерялась.

– Ты была несчастна дома, Ро?

– Несчастна? Нет. Но в Авельфоре было гораздо уютнее. Тут я могла танцевать, громко петь и смеяться. А дома всегда было так тихо.

– Ты была самым веселым ребенком из всех, что мы знали.

– Наверное, стоит заглянуть домой. Я не смогу избегать этого вечно. Не знаю, что сказать родителям, Себ. Нужно извиниться за то, что жила своей жизнью и так долго не возвращалась.

– А ты хотела это сделать?

– Нет. Я не была готова вернуться. Не чувствовала себя достаточно сильной для этого.

– Тогда не извиняйся, Ро. – Себ наклонился вперед и уперся локтями в колени. – Я постоянно слушал, как твои родители, в основном отец, жалуются на твои многолетние путешествия, а сегодня впервые взглянул на это с другой стороны. У твоих родителей достаточно денег для поездок, а ты регулярно бывала в Лондоне. За последние десять лет они вполне могли несколько раз встретиться с тобой там или где-нибудь в другом месте.

– Я часто об этом думала. Почему они этого не сделали?

– Не хотели. Им нужно было, чтобы ты вернулась. Это позволило бы выразить свое молчаливое одобрение по поводу того, что ты путешествуешь, выбрала свою жизнь. – Себ поморщился. – Мне нравятся твои родители. Они хорошо ко мне относились, пока я рос. Умом я их понимаю. А ты, как сказал Пэтч, всегда была для них слишком эмоциональной.