Я шла следом за матерью, но осталась во дворе, когда она вошла в наш дом. Я подглядывала в окно и видела, как она открыла пакет и высыпала его содержимое в стакан. Мой отец любил, вернувшись вечером домой, крепким напитком запить все выпитое ранее в таверне. Я сидела под горчичным кустом. Мне нравился горьковатый запах его листьев. Я посмотрела на свои ноги, чтобы определить — похожи ли они на ноги взрослой женщины. Возможно, отец принял меня за чужую женщину в тот вечер, когда я пыталась защитить мать от него, и потому посмотрел на меня такими глазами. Возможно, потому он сказал какие-то слова, которые я плохо поняла. Мать часто повторяла, что отец падок на женщин. Может, он забыл, сколько мне лет?

Я сидела скорчившись, сумерки сгущались. Тень скрывала меня, и я чувствовала себя в безопасности. На несколько минут я даже позабыла о нашем положении. Я засмотрелась на муравейник, в котором без устали суетились муравьи, возводя и укрепляя свое жилище. Когда отец возвратился домой, подали голоса первые весенние сверчки. Издалека он выглядел как богатый человек после рабочего дня. Мать сидела на кухне. Она не побежала ни в погреб, ни в туалет. Она была прекрасна, спокойна и уверенна. Тогда-то я и догадалась, что она хочет убить его. Раньше она всегда пряталась от него. Он переступил порог. Он был как торнадо. Он вытворял с матерью такое, о чем я не могу говорить, прямо там, на кухне. Она не кричала и не пыталась защищаться. Он бил ее своим ремнем, вот почему у нее на лице шрам. Это отметина того дня.

Когда он устал, она предложила ему выпить.

Я сидела под горчичным кустом до тех пор, пока он не сделал последний глоток. Я подумала — наверное, если мужчина и женщина любят друг друга, они живут как-то иначе. Я понимала, что должна слушаться свою мать, побежала и села на ту скамейку, где она велела мне сидеть. Той ночью она не пришла за мной. Я съела хлеб с сыром, которые она оставила мне. Я не отвечала, когда люди, проходя мимо, заговаривали со мной или отпускали замечания. Мать появилась рано утром. Она выглядела усталой, в руках она держала чемодан. Некоторые внимательно смотрели на красный след от ремня у нее на лице. Она сказала — пусть смотрят, лишь бы не приставали. Мы сели на паром до Манхэттена, проплыли под мостом Уильямсбург, по которому я мечтала пройти, когда его достроят. Мы приехали на вокзал. Сели в поезд до Олбани, потому что он отправлялся первым. Вот так мы выбрали свою судьбу, без раздумий, готовые ко всему. Заняли свои места и сидели молча, глядя, как тает вдали наш город. Я взяла мать за руку, она в ответ сжала мою. Мы смотрели на зеленые поля, леса, голубые небеса. Мы сошли в Олбани, который мало походил на город по сравнению с Бруклином. На одну ночь мы остановились в доме, где сдавались комнаты. Всю ночь мы слышали разговоры за стенкой в соседней комнате. Какая-то женщина смеялась, и смех эхом разносился в темноте, которая была ярче любого света. Я была счастлива, что мы сели на этот поезд.

Утром мы продолжили путь, только уже пешком. Пустые дороги уходили вдаль. Иногда мы шли вообще по бездорожью. И так день за днем. Все вокруг цвело. Из кустов вспархивали птицы, когда мы проходили мимо. Мне начала нравиться бродячая жизнь, в дороге, среди полей. Мы дошли до славного городка под названием Ленокс с очень дружелюбными жителями. Одна женщина разрешила нам переночевать в сарае у нее в саду. Мать сказала, что она учительница, ищет работу, и женщина посоветовала попытать счастья в Блэкуэлле, где как раз нужна учительница. Мать велела мне оставаться в Леноксе. Женщине без ребенка проще получить место. Когда все наладится, она вернется за мной.

Я не могла отделаться от мысли — а что будет, если я понадоблюсь ей? Я снова последовала за матерью. Она шла весь день напролет, и я тоже. Ела я мелкие ягоды, которые росли вдоль дороги. Юбка моя изорвалась о колючки, но воздух был чистым, теплым, повсюду летали пчелы. Я шла очень тихо, бесшумно. Никто не подозревал о моем присутствии. Даже луговые жаворонки, которые спали в своих гнездах в зарослях чертополоха, не тревожились, когда я проходила мимо.

Когда мы вышли к реке, мать разделась. Она помыла голову, потом расчесала волосы черепаховым гребнем, которым скалывала их на затылке. Теперь она шла не так быстро. Скоро на горизонте показался город Блэкуэлл. Перед ним располагался огромный яблоневый сад. Бело-розовые цветы еще не распустились, но листья уже зеленели. Я подумала, что море яблоневых цветов — неплохая замена Шипсхедскому заливу. Мать зашла в молитвенный дом, я осталась на улице, а потом незаметно пошла за ней, когда мужчина повел ее в жилье, предназначенное для школьного учителя. Оно находилось за самым старым в городе домом, домом Брэди, и оказалось нелепым строением с пристройками, с бело-черными ставнями. Бывший владелец подарил его городу, чтобы там жил школьный учитель.

Может, поэтому члены школьного комитета не заинтересовались шрамом на лице матери. Они подумали: эта женщина никогда не найдет себе мужа, что их вполне устраивало. Я слышала, как человек, который беседовал с моей матерью, сказал, что город всегда нанимает в учительницы одинокую женщину, потому что замужняя женщина будет больше заботиться о своих детях, чем о городских. Мне вспомнился наш погреб в Бруклине, и я даже пожалела о нем. Мне так захотелось, чтобы мать зажала мне уши рукой: «Не слушай. Тебе не надо этого слышать».

Той ночью шел сильный дождь. Я заночевала в конюшне, где стояли две лошади. Они заволновались при виде меня, но я угостила их сеном, и они успокоились. Я пожалела, что со мной нет собаки. В городе я видела несколько колли. Они внимательно смотрели на меня, но ни одна не облаяла, и я подумала: может, это добрый знак, что я нравлюсь местным собакам? Может, я наконец-то попала туда, куда нужно? Я заснула под одеялом, от которого пахло травой. Утром пришел человек и покормил лошадей, называя их славными ребятками. Он ласково смеялся, когда они прикасались к нему и терлись об него головами. Он был старше моего отца и совсем не походил на торнадо. Скорее, он был похож на этих лошадей. Спокойный. Один из тех блэкуэлльских мужчин высокого роста, чьи предки познали много трудностей и горя, потомок основателей города, которые пережили холод и голод и прошли через все испытания с этой спокойной уверенностью. Меня нисколько не удивило, что после его ухода лошади призывно ржали, словно просили его вернуться.

Я незаметно сопровождала свою мать, когда та пошла в школу. В животе у меня урчало, но я заставляла себя не думать о том, что голодна. Мою мать дожидались двенадцать детей, все чисто одетые, руки сложены на парте. Все принесли с собой завтраки, а некоторые даже книги. В полдень я проделала свой путь обратно. Боковая дверь большого дома была открыта, и я тихонько вошла, не устояв перед запахом еды. Я так хотела есть, что не удержалась и схватила пирог, который лежал на столе. Схватила весь целиком. Выбежала на улицу и, сидя в высокой траве, весь целиком его съела. Меня даже затошнило, но я не очень расстроилась из-за этого. Я заснула тут же, в траве, и спала до тех пор, пока меня не разбудил дождь. Я побежала к своей конюшне, и у меня было такое чувство, что кто-то наблюдает за мной, но, когда я оглядывалась, никого не было видно.

Тем вечером я заглянула в окно к матери. Она ужинала. Служанка, которая работала у мистера Партриджа, принесла жаркого и буханку хлеба. Потом она прошла к конюшне и оставила там еще одну буханку. Тогда я догадалась, что человек, который приходил кормить лошадей, видел меня.