Кажется, этот мой первый выход в свет не был смешон, по крайней мере, на следующий день посещения молодой баронессы не прекратились, а в кабинет через растворенное окно влетела роза. На рабочем моем столе я каждый день находил какой-нибудь знак внимания. Эти заигрывания смешили меня, немного льстили моему самолюбию, но, конечно, не могли увлечь, оставаясь в пределах невинного кокетства.

Тяжело мне вспомнить, как много лет спустя в прогремевшем скандальном процессе я узнал в лице его печальной героини, игуменьи Митрофании, мою давнюю знакомую маленькую баронессу Розен. Говорят, она жила в ссылке в Ставропольском женском монастыре. Бывая часто по делам службы в этом городе, я не имел духу напомнить ей о существовании того солдатика, который был некогда свидетелем ее первого и, быть может, наиболее бескорыстного душевного порыва…

IV

Интрига против барона Розена. – Князь Чернышев, акционер нухинского шелкозаводства. – Розыск сенатора Гана. – Приезд государя Николая Павловича на Кавказ в 1837 году. – Доклад Гана. – Дознание князя Васильчикова. – Развод 9-го октября на Мадатовской площади в Тифлисе. – Участь князя Дадиани. – Перемены и увольнения. – Уход барона Розена. – Столкновение моё со старшим писарем. – Переход в строй. – Генерал Симборский.

В 1837 году на Кавказ приезжал государь Николай Павлович, и тогда же произошла катастрофа с князем Дадиани, завершившая его, так блестяще начатую карьеру. Весь сыр-бор, как известно, загорелся вследствие доноса, поданного государю сенатором бароном Ганом, но не всем известна причина такого усердия со стороны последнего. В семье Розена и Дадиани об этом говорили совершенно открыто.

Ещё до приезда на Кавказ барона Розена, князь Чернышёв, тогдашний военный министр, пользовавшийся при дворе большой силой, сделался одним из главных акционеров компании шелкозаводства в Нухе (Н. – бывшая столица Шекинского ханства, потом – уездный город Елизаветпольской губ. – прим. ред.).

Светлейший князь Александр Иванович Чернышёв

Когда Розен прибыл на Кавказ, князь Чернышёв, чтобы расширить своё предприятие и увеличить дивиденд компании, попросил у барона каких-то особых льгот и в том же духе предложил ему видное участие в деле. Честнейший и благороднейший барон Розен крайне возмутился этим предложением и в довольно резкой форме отказал в личном участии и в покровительстве. Всесильный баловень судьбы, конечно, не мог простить подобной обиды и затаил злобу. Счастие ему благоприятствовало. Агенты шелкозаводственной компании, описывая кавказские дела, довели, между прочим, до его сведения о действиях зятя главнокомандующего, и на этой почве князь Чернышёв основал свою месть.

В то время на Кавказе вводилось гражданское управление особой комиссией, назначенной из Петербурга, председателем которой состоял сенатор Ган, мечтавший, как тогда говорили, перейти в военное ведомство и стать во главе управления краем. Князь Чернышёв поддерживал барона Гана в его честолюбивых замыслах, и они вместе выработали план похода против Розена, начав со слабого места– с Дадиани. Сенатор Ган взялся за дело и, приехав на Кавказ, поручил одному из своих чиновников, надворному советнику Базилик), негласно поселиться на Манглисе и выведать всё то, что могло служить к обвинению Дадиани. Из нас, живших в то время в слободе, никто и не подозревал о пребывании здесь соглядатая. На основании добытых таким путём сведений, барон Ган составил докладную записку, которую и вручил лично государю вскоре по его приезде в Тифлис. Николай Павлович, как известно, не любивший доносов, очень холодно встретил это служебное усердие и, окинув брезгливым взглядом доклад, передал его тут же находившемуся барону Розену, которого очень ценил и любил.

– Прочти, Григорий Владимирович, эту записку и, если правда то, что в ней говорится, взыщи с Дадиани своей властью…

Барон Розен, сам далёкий от какой-либо корысти, верил в порядочность своего зятя, а потому, вернувшись домой и застав всю семью за чаем, передал записку зятю, сказав:

– Его величеству подан на тебя донос, Александр Леонтьевич. Конечно, я понимаю, что главная интрига направлена на меня, но эта записка касается лично твоих дел, а потому скажи мне откровенно, насколько ты признаёшь себя виновным во всём, здесь изложенном. Имей в виду, государь был так милостив, что предоставил мне лично разобраться в этом деле.

Для князя в эту минуту представлялся превосходный случай выйти с честью из трудного положения и откровенным сознанием облегчить положение тестя и своё собственное, но на беду явились дамы, особенно старая баронесса, которая лучше других знала истину, тем не менее горячо стала доказывать ложность доноса, имевшего подкладкой чернышёвскую интригу и тому подобное. Слабовольный князь не обладал достаточным мужеством признаться в своих прегрешениях и самым решительным образом отперся от всех взводимых обвинений:

– Неужели же эти цифры представляют сплошную выдумку?.. Смотри, князь, как бы хуже не было, – ведь государь шутить не любит, – сказал барон Розен.

Но Дадиани продолжал упорно стоять на своём. Барон тотчас же вернулся к государю и доложил, что Дадиани не признаёт себя виновным. Николай Павлович ничего не сказал на это, но, по всей вероятности, у него уже было составлено своё убеждение. Весьма возможно, что следующий эпизод, о котором все тогда говорили, случился в действительности.

Как известно, государь, подъезжая к Тифлису, очень утомился крайне медленной ездой по грязным и плохим дорогам, а потому пересел на лошадь и в сопровождении лишь одного казака поехал прямиком через Кодинское поле. Тут, говорили, попался государю какой-то человек, пасший небольшой гурт скота и не имевший обычного вида туземных пастухов с их характерными конусообразными бараньими шапками. При виде проезжающего офицера человек этот ещё издали вытянулся в струнку и снял шапку, по тогдашнему отдавая честь офицеру. Государь подъехал и спросил, кто он такой.

– Солдат такой-то роты Эриванского полка, ваше благородие.

– Что ты здесь делаешь?

– Пасу порционную скотину, ваше благородие…

Государь затем задал ещё несколько вопросов и отъехал, произнеся вслух: «И такого бравого молодца вдруг сделали пастухом»…

Весьма возможно, что подобный случай был в действительности. Но помимо этого до Николая Павловича дошёл слух о другом флигель-адъютанте, командире Грузинского полка той же гренадерской бригады графе Оппермане, который занялся содержанием почтового тракта между Гори и Тифлисом. Если это и не составляло преступления, то во всяком случае указывало на известное стремление к наживе, которому предались на Кавказе даже самые видные и высшие чины.

Когда барон Розен принёс отрицательный ответ князя Дадиани, государь, молча, принял обратно доклад Гана и в тот же вечер на балу грузинского дворянства подозвал к себе флигель-адъютанта князя Васильчикова, передал ему доклад