– Сейчас выборы, – пояснил Тяу, а Фунг тем временем раздраженно пыхтел сигаретой, делая короткие затяжки. Городское правительство решило натянуть иностранцам цепь, и в деревню меня бы не пустили, несмотря на то что разрешение имелось. Через несколько дней все должно было вернуться на круги своя.

Я сделала над собой усилие и приняла компромисс, снова повернувшись к Фунгу.

– Осталось двенадцать дней, – сказала я. – Сколько нужно денег?

Фунг снова принялся за подсчеты, постукивая ногтями по столу и напряженно думая.

– Девятьсот долларов, – ответил он.

У меня с собой не было и половины этой суммы, да если бы и была, я вовсе не планировала тратить столько денег. Мы начали торговаться. Они наотрез отказались опускать планку ниже пятисот – ни на пенни. Я сказала, что тогда мне придется вернуться в Сайгон на автобусе, чтобы пополнить запасы. Фунг согласился, махнув рукой, и швырнул мне свою писанину в качестве напоминания.

Ужин прошел молча.

Я попросила разрешения прогуляться. Фунг злобно рявкнул что-то официанту, потом вернулся в исходное положение за столом и сообщил, что мне запрещено гулять по вечерам одной, а они слишком устали, чтобы меня сопровождать. Зато мне разрешили оплатить счет, причем немалый, включавший еду и напитки для всех его друзей. После чего меня проводили в отель. Последнее, что я видела, были их спины в потеках от пота: они направлялись в ближайший бар.

Наутро начались местные выборы. Красные вьетнамские флаги оживили серые улицы вспышками цвета. Процессии ползли по улицам, как сороконожки: мужчины в масках с транспарантами танцевали и кружились под мерный бой барабанов и тарелок. Вездесущие постеры вещали о том, что выборы – это здорово: «Голосование – наша величайшая свобода!» и «Воспользуйтесь своим правом выбора!». Лозунги сопровождались портретами школьниц в белой форме в полный рост, отпускающих на волю стаи голубей.

Но все это было показухой. Обязательным условием выдвижения кандидатов являлось членство в партии, а политическая позиция диктовалась центральными организациями из Сайгона и Ханоя. Вывешивать знамена требовалось по закону в указанные «дни красного флага». Хотя старики и больные могли проголосовать на дому, всех остальных штрафовали – деньгами или принудительными работами, – не явись они на выборы в назначенный час. Если человек уезжал из города, то должен был подать петицию в полицейский участок на выдачу специального освобождения. Девяносто девять процентов явки избирателей и видимость демократии были бессмысленны и не значили ничего.

Тяу, занимавшему низший пост в коммунистической партии, было приказано сопровождать меня в Сайгон. Мы прибыли на станцию вскоре после обеда и едва сумели втиснуться в последний автобус, набитый до отказа. Традиционные гендерные ограничения исчезли, стоило ему сдвинуться с места. Я никогда не видела, чтобы вьетнамская парочка целовалась или даже шла взявшись за руки, однако в тесноте общественного транспорта моральные ограничения уступали практической необходимости. Люди жались друг к другу, и головы спящих падали на плечи незнакомцев. Даже Тяу, освободившись от гнетущего присутствия Фунга, впервые пролистал мой словарик и помог разучить несколько особенно непонятных в произношении вьетнамских слов.

Но вскоре я забыла о грамматике, завороженная наблюдением за кондуктором. Этот мужичок был быстр и проворен, как сверчок: он прыгал вверх-вниз и бегал рядом с автобусом, подхватывая на руки младенцев и затаскивая женщин на ступеньки. Когда мы остановились, чтобы взять на борт большую группу людей с велосипедами и скарбом, он вскарабкался на крышу, как ящерка. Помощник подбрасывал велосипеды, а он хватал их на лету и загружал на борт с рекордной скоростью. Я достала часы и засекла время. Женщина с ребенком задержали нас всего на три секунды, два велосипеда и пятидесятикилограммовый мешок риса – менее чем на двенадцать, а ради мужчин, путешествующих в одиночку, автобус и вовсе едва замедлил ход.

Я почти задремала, когда ротанговая корзина, свисающая с сиденья передо мной, начала кукарекать. Ее примеру последовали другие такие же корзины по всему автобусу. Я заснула под хриплый петушиный хор, положив голову на плечо незнакомого мужчины; в котелке под моими ногами копошились креветки.

Оставив сообщение для Тама, я поднялась в свою комнату. Через двадцать минут он появился в дверях. Там был встревожен, что я так и не побывала в деревне, потрясен, что мои проводники потратили столько денег, и пришел в ужас, когда я рассказала, что как-то раз они спросили меня, не оставляла ли я у него дома свои вещи.

– Ты должна пойти к директору, – настаивал он, бормоча проклятия себе под нос. – Зачем им знать, где твои вещи? Это их не касается. Часто они об этом спрашивали?

К моему удивлению, он отказался идти со мной к директору домой. Вместо этого он невнятно пообещал «зайти» в нужный момент и предложил «помочь». Я начала понимать, какое непрочное положение в обществе занимает Там и как сильно рискует, помогая мне.

Мы поели в уличной забегаловке, торгующей рисом, которую держала его жена со свояченицей. Там продавали омлеты и жареную рыбу тарелками, разрезая порции большими ножницами. Столики и маленькие табуретки, котелок с рисом и провизию легко можно было перенести с места на место в случае полицейского рейда, которые случались частенько. Если бы хозяев поймали и они не заплатили бы взятку сразу, весь дневной запас еды вылили бы на улицу.

Ужин с Тамом был как свидание со старым другом: он заказал десерт и не позволил мне платить по счету.

В прихожей директорского дома располагалась парикмахерская, где его молодая жена и несколько родственников получали немалый доход. Все волосы на полу были черными, и зеркало кривое, как в ярмарочном павильоне. Молодая девушка принесла крошечные чашечки с чаем, и щелканье ножниц замолкло: парикмахер и клиент навострили уши, подслушивая наш разговор. Я говорила по-английски коротко и по делу; Там переводил витиевато, дружелюбным голосом. Тяу сидел насупившись и молча, время от времени подскакивая на ноги и оспаривая то или иное высказывание.

В конце концов Там повернулся ко мне и предложил компромисс:

– Они пообещали больше не останавливаться в гостиницах, но ты должна удвоить бюджет до сорока долларов в день, и они будут предоставлять тебе отчет о всех остальных расходах.

Мы пожали руки, согласились, что наконец-то пришли к полному пониманию, и ушли.

Автостанция Сайгона напоминала остров: высокая ограда держала на расстоянии неопрятных торговцев с их тележками и товаром. Как только мы вошли, нас тут же загнали в полупустой автобус. Мотор уже работал, водитель сидел за рулем. Я обрадовалась, что мне повезло (еще чуть-чуть – и я бы не успела), и плюхнулась на первое свободное место. Водитель дважды нажал гудок, проехал шесть дюймов, вернулся назад – и отпустил сцепление.

Люди набивались в автобус, и жар их тел усиливал и без того ощутимые тепловые волны от мотора. Водитель включил передачу. Я молча умоляла его наконец тронуться с места. Мы качнулись вперед, потом назад – и снова замерли.