его мысли совсем в иное русло. Встреча с юной девушкой, лишенной и намека на жеманство, чистой и свежей, как горный ветерок, пробудила вулкан, дремавший в глубине его души. Когда она скрылась из виду, он понял, что в его жизни наступил решительный перелом и никакая торговля серебром, вообще ничто не будет отныне для него так важно, как только что зародившееся всепоглощающее чувство. Любовь, вспыхнувшая в его сердце, не была мимолетным мальчишеским увлечением, это была неистовая, пламенная страсть взрослого мужчины с властным и волевым характером, привыкшего всегда добиваться того, чего хочет. И он поклялся себе, что и теперь ни за что не отступит и добьется своего, если только это в пределах человеческих сил и возможностей.

Он навестил Джона Феррье в тот же вечер и потом приходил часто, пока не стал в доме своим человеком. Джон, погруженный в свои повседневные труды, последние двенадцать лет был отрезан в своей долине от всего мира и очень мало знал о том, что в нем происходит. Джефферсон Хоуп мог многое ему порассказать, причем так увлекательно, что это оказывалось интересно не только ему, но и Люси. Он был пионером в Калифорнии и знал много удивительных историй о том, как создавались и рушились состояния в те безумные «золотые» времена. Был он и старателем, и траппером, и добытчиком серебра, и ковбоем. Стоило откуда-нибудь повеять духом приключений, как Джефферсон Хоуп тут же устремлялся им навстречу. Скоро старик фермер уже души в нем не чаял и не уставал расписывать его достоинства. Люси слушала расточаемые Хоупу похвалы молча, но по румянцу, разгоравшемуся на ее щеках, и по счастливому сиянию глаз нетрудно было догадаться, что ее юное сердце уже принадлежит не ей. Простодушному отцу, возможно, было невдомек, что означают эти признаки, зато мужчина, завоевавший ее привязанность, прекрасно все понимал.

Как-то летним вечером, галопом проскакав по дороге, он подъехал к их воротам. Завидев его, Люси поспешила навстречу. Накинув поводья на столбик ворот, он зашагал по дорожке, ведущей к дому.

– Люси, я уезжаю, – сказал он, сжимая в руках ее ладони и нежно заглядывая ей в глаза. – Я не прошу вас уехать со мной сейчас, но будете ли вы готовы последовать за мной, когда я вернусь?

– А когда это будет? – спросила она, вспыхнув.

– Месяца через два, не позже. Тогда, дорогая, я приду за вами. И никто не сможет нам помешать.

– А как же отец? – спросила она.

– Он согласен, если дела на рудниках пойдут хорошо. А в этом у меня сомнений нет.

– Ах так! Ну, что ж, если отец не возражает, мне нечего добавить, – прошептала она, прижавшись щекой к его широкой груди.

– Слава тебе господи! – осипшим от волнения голосом сказал Хоуп и, склонившись, поцеловал ее. – Тогда решено. Чем дольше я здесь простою, тем труднее мне будет уйти. Друзья ждут меня в каньоне. До свидания, любимая моя, до скорого свидания – через два месяца.

Он с трудом оторвался от нее, вскочил на коня и бешеным галопом помчался прочь, ни разу не оглянувшись, – словно боялся, что решимость покинет его, стоит ему еще раз увидеть ту, которую он покидал. Она же стояла в воротах и смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Потом вернулась в дом счастливейшей из всех девушек Юты.

Глава 3

Джон Феррье говорит с пророком

Прошло три недели с того дня, как Джефферсон Хоуп с товарищами отбыл из Солт-Лейк-Сити. Сердце Феррье наполнялось печалью, когда он думал о возвращении молодого человека, потому что его возвращение означало расставание с приемной дочерью. Однако сияющее счастьем лицо девушки лучше любых аргументов примиряло его с неизбежностью. В глубине души этот обладающий твердым характером человек раз и навсегда решил, что никакая сила не заставит его выдать дочь замуж за мормона. Мормонский брак он вообще считал не браком, а сплошным позором и бесчестьем. Каково бы ни было его отношение к мормонским доктринам в целом, в этом пункте он был непреклонен, хотя никогда не позволял себе высказываться на подобные темы, ибо в те времена в Стране святых выражать не ортодоксальные мнения было делом опасным.

Да, весьма опасным – настолько опасным, что даже наиболее ревностные мормоны если и рисковали обсуждать религиозные проблемы, то лишь самым что ни на есть тихим шепотом, поскольку любое слово, сорвавшееся с чьих-либо уст, могло быть превратно истолковано и грозило навлечь немедленную страшную кару. Ни севильской инквизиции, ни германскому Фемгерихту, ни каким бы то ни было тайным обществам Италии не под силу оказалось так раскрутить чудовищный маховик возмездия, как это сделали мормоны в штате Юта, который с некоторых пор накрыло мрачное облако их религиозной нетерпимости.

Тайна, окружавшая деятельность их призрачной карательной организации, делала ее вдвойне устрашающей. Эта организация казалась всеведущей и всемогущей, несмотря на то, что оставалась невидимой и неслышимой. Человек, позволивший себе выступить против Церкви, пропадал бесследно, никому никогда так и не удавалось узнать, куда он подевался и что с ним сталось. Жена и дети ждали его дома, но ни один муж и отец ни разу не вернулся, чтобы поведать, что он пережил во власти своих тайных судей. Неосторожно сказанное слово, опрометчивый поступок – и человек исчезал. Притом никому не ведома была природа этой ужасающей и могущественной силы, которая нависала над всеми, словно дамоклов меч. Неудивительно, что люди постоянно дрожали от страха и даже в безлюдной пустыне, даже шепотом не рисковали высказывать сомнения, которые их угнетали.

Поначалу эта неуловимая чудовищная сила обрушивалась лишь на непокорных, на тех, кто, приняв догматы мормонства, впоследствии преступил их или возжелал от них отречься. Однако вскоре она стала шире раскидывать свою сеть. По мере того как в общине все острее ощущался недостаток женщин брачного возраста (а без них принцип полигамии – пустой звук), поползли странные слухи – слухи об отдельных убитых переселенцах и даже полностью истребленных переселенческих лагерях, причем в тех местах, где сроду не видали индейцев. В гаремах же старейшин тем временем появлялись новые женщины – женщины с не просыхающими глазами и выражением неизбывного страха на лице, чахнущие от тоски и горя. Припозднившиеся в горах путники рассказывали о вооруженных бандах людей в масках, которые бесшумно крались мимо них в темноте. Эти рассказы и слухи, многажды сопоставленные и подтвердившиеся, постепенно обретали плоть и форму, пока таинственная организация не получила наконец своего имени. По сей день для обитателей разрозненных ранчо Запада слова «Союз данитов»[35] или «Ангелы мщения» звучат зловеще, как дурное предзнаменование.

Тайна рассеивалась, но чем больше становилось известно об организации, чьи деяния имели столь страшные последствия, тем больший, а отнюдь не меньший ужас наводила она на людей. Никому не было известно, кто принадлежал к этому безжалостному сообществу. Имена участников кровавых бесчинств, вершившихся именем религии, держались в строжайшем секрете. Лучший друг, с которым ты поделился своими сомнениями относительно Пророка и его миссии, мог оказаться одним из тех, кто той же ночью огнем и мечом взыщет с тебя чудовищную дань. Поэтому сосед боялся соседа, и никто ни с кем не делился своими сокровенными мыслями.

Однажды утром, когда Джон Феррье уже собрался выехать в поле, он услышал лязг щеколды и, выглянув в окно, увидел коренастого мужчину средних лет с проседью в волосах, который направлялся от калитки к дому. У Джона Феррье упало сердце: это был не кто иной, как сам великий Бригам Янг. Исполненный дурных предчувствий, ибо понимал, что подобный визит не может сулить ничего хорошего, Феррье поспешил открыть дверь, чтобы на пороге приветствовать вождя мормонов. Тот, однако, принял его приветствия холодно и последовал за ним в гостиную с сурово-непроницаемым лицом.

– Брат Феррье, – сказал он, усаживаясь в кресло и пронзительно глядя на фермера из-под белесых ресниц, – все эти годы правоверные мормоны были тебе добрыми друзьями. Мы подобрали тебя и твою дочь, когда вы умирали от голода в пустыне, разделили с вами хлеб наш насущный, благополучно привели в Долину избранных, дали добрый надел земли, под нашим покровительством ты разбогател. Разве не так?

– Истинно так, – ответил Джон Феррье.

– И взамен мы поставили тебе одно-единственное условие: чтобы ты принял нашу праведную веру и соблюдал все ее ритуалы. Ты обещал, но если то, что о тебе говорят, правда, нарушил обещание.

– Каким же образом я его нарушил? – протестующе воздел руки вверх Феррье. – Разве я не вношу свою долю в общий котел? Разве не посещаю храм? Разве я…