«В мире, и особенно в этой стране существует безродный класс, к которому принадлежат Энтони и Глория, настолько большой, что способен оказывать влияние на общество в целом. Это определенно достойная тема для романа. И я знаю, что вы не намеревались делать этого, но, я считаю, “Прекрасные и проклятые” все же отлично справились с темой. И что именно она, в сочетании с блестящей оценкой американского общества, делает этот роман таким ценным», – писал он Скотту.

«Прекрасные и проклятые» – с посвящением Шейну Лесли, Джорджу Джину Нейтану[47] и Максвеллу Перкинсу «с благодарностью за литературную помощь и поддержку» – вышли в свет 3 марта 1922 года. Через шесть недель после публикации Перкинс сообщил Фицджеральду, что Scribners не получает на нее так много новых заказов, как рассчитывали, но при этом в середине апреля они сделали третье переиздание в десять тысяч экземпляров (в это же время Scribners в тринадцатый раз напечатало «По эту сторону рая»). Надежды на головокружительный успех растаяли, и, писал Макс, ему было жаль, что письма Фицджеральда полны разочарования.

– Конечно, мне бы хотелось, чтобы она продалась тиражом в сто тысяч экземпляров или даже больше. И я надеялся, что невероятная жизнерадостность вашего стиля, растущая с каждой страницей, сможет повлиять на это, даже пусть описанное – трагедия и неприятна по своей природе, как и ее составляющие, которые не подходят широкой публике, привыкшей читать книги в основном ради развлечения. Но, по крайней мере, продажи обещают быть внушительными. От таких ходовых книг магазины избавляются очень быстро. Роман наделал переполох в среде дискриминированных слоев общества, и это хорошо, если не считать чисто коммерческих вопросов. Я знаю, что для вас они имеют значение, как, впрочем, и для нас. Но со своей стороны мы готовим вас к долгому забегу и абсолютно уверены, что вы одержите в нем победу, – сказал автору Перкинс.

К тому моменту Перкинс уже раздумывал над новым проектом для Фицджеральда. Он считал, что это должен быть сборник рассказов. Ему нравилось, когда за романом следует сборник, потому что, как выяснилось, продажи одного стимулировали продажи другого. Фицджеральд собрал дюжину журнальных отрывков и предложил название «Сказки века джаза».[48] После очередной встречи с продавцами Scribners Макс ответил ему:

– Название подверглось критике, громкой и придирчивой. Они уверены, что последует негативная реакция на слово «джаз» и что само это название сильно испортит книгу. Скотт привлек к обсуждению жену, опросил двух продавцов в книжных магазинах и нескольких друзей, и всем очень понравился этот заголовок. Он был непоколебим.

«Книгу будет покупать моя аудитория, – написал он Максу, – распутники и детишки из колледжа, для которых я стал своего рода оракулом». Скотт был согласен пожертвовать названием «Век джаза», только если сам Макс категорически против такого заголовка, и создать другое, более подходящее. Перкинс не стал высказываться касательно этой темы, и вопрос завис.

Однако в течение нескольких месяцев Перкинс все же общался с Фицджеральдом по поводу другого, более важного вопроса. В «Прекрасных и проклятых», по его мнению, в полной мере проиллюстрирован образ «хлопушки». («Не вздумай когда-нибудь стать такой! – сказал он тем летом своей девятилетней Зиппи. – Какие же они дуры!») Героини Скотта, девушки в коротких юбках и с мальчишескими прическами, были весьма привлекательны, но, как сказал автору Перкинс, во время очередного обсуждения рекламы романа они пришли к выводу, что «нам всем нужно отойти от образа и идеи “хлопушки”». А вот Скотт не был уверен в готовности отказаться от того, что получалось у него наилучшим образом. Он не мог забыть, как хорошо ему удавались все эти «джазовые детки». Но, следуя совету Макса, он решил начать новый этап в своих коротких историях. Его персонажи стали взрослеть. И все его последующие зарисовки были посвящены не столько поискам любви, сколько ее потере. Деньги, ранее объект благоговения, стали инструментом власти, а фантазии уступили место несбывшимся мечтам.

В мае 1922 года Макс спросил Скотта, не подумывает ли тот создать новый роман. Фицджеральд еще не выстроил завершенный сюжет, но, как надеялся Макс, по крайней мере, находился на верном пути. Скотт ответил:

– Полагаю, что действие будет разворачиваться на Среднем Западе и в Нью-Йорке в 1885 году. История будет включать не так много превосходных красоток, как обычно, и будет сосредоточена на небольшом отрезке времени. Также она будет включать в себя католический элемент. И я пока не уверен, что готов начать.

Перкинс надеялся, что идея Скотта рано или поздно перерастет в роман и подтолкнет его приступить к работе, но в течение нескольких месяцев Фицджеральд продолжал балансировать между несколькими проектами, так как твердо решил закончить пьесу, начатую раньше в том же году.

«Габриель Тромбон» был романтическим фарсом о жалком почтальоне по имени Джерри Фрост, который мечтал стать президентом Соединенных Штатов. Скотт считал, что его работа станет «лучшей американской комедией, которую можно посмотреть на свидании, и, без сомнения, лучшим из всего, что он когда-либо писал». На Рождество 1922 года Макс получил экземпляр этой пьесы. Редактирование драм не было сильной стороной Перкинса, но когда он прочитал работу Скотта в жанре абсурда, то пришел к выводу, что задача пьесы – унести зрителя вдаль на своем дурашливом самолете – с треском провалилась, и написал критическую статью из тысячи слов. Перкинс подчеркнул все проблемные места и предложил несколько вариантов по улучшению, которые помогли бы спасти ее от превращения в бурлескную чепуху. Он говорил, что каждая часть второго акта должна включать три составляющих: «улучшенный вид самой мечты, сатиру на Джерри и его семью, иллюстрирующую огромный класс американцев, а также сатиру на правительство или армию, в зависимости от того, какая именно тема поднимается в тот момент». Перкинс сказал как-то Фицджеральду:

– Используйте так много сатиры, как только можно. Но не забывайте приглядывать одним глазком и за ведущим мотивом. Второй акт совершенно безумен, но при этом должен сохранить «безумную логику».

В то время когда Скотт был занят работой над «Габриелем Тромбоном», они с Зельдой переехали на Лонг-Айленд, где взяли в аренду великолепный дом в недавно отстроенной деревне Грейт Нек. Фицджеральд снова начал пить. Позже он написал в своем гроссбухе, что 1923 год был «комфортным, но разрушительным». Несколько рассказов, экранизации и прочие достижения принесли ему почти тридцать тысяч долларов, а это на пять тысяч больше, чем в предыдущем году. Но спустя несколько месяцев беззаботной жизни Фицджеральд признался Максу Перкинсу, что каким-то образом погрузился в «ужасный хаос». Он довел до нужного уровня пьесу, которая теперь называлась «Овощ»,[49] и нашел продюсера, готового поставить ее. Он переписывал пьесу четыре раза, не сильно заботясь о том, что снова столкнется с критикой Макса, а затем потратил много недель на посещение репетиций в городе и проверку сценария каждую ночь.