На пятый день заправившийся водой и дровами черный паровоз с красными колесами подцепил наш эшелон и куда‑то, пыхтя, потащил. Может, наши офицеры и знали, куда мы едем, но нам это сообщить не удосужились.

И последнее по месту, но не по важности. На крайнем построении меня произвели в старшие саперы и дали под начало звено в пять человек. Причем попали в это звено все, кто умел читать чертежи и вообще чертить. Хотя бы копировать. Большинство же нашего стройбата вообще неграмотно, что не мешало им при этом быть хорошими плотниками или каменщиками. Профессии они учились как пастушьи собаки — от родителей. А кирку и лопату умел в руках держать каждый с детства.

Из плюшек, кроме серебристой птички на рукаве, у меня удвоилось жалование. Увеличились порции сахара с кофе. А также обломилась кожаная офицерская планшетка с тетрадками, карандашами и ластиком. И отдельная палатка для работы.

И еще узнал, что мое звено непосредственно подчиняется командиру роты. И фельдфебелю, конечно. Но остальные унтера уже для меня не были начальством, что откровенно грело душу. Забыл я как‑то старую солдатскую мудрость, что надо стремиться подальше от начальства и поближе к кухне.

Так что, прикинув к носу, чем предстоит мне заниматься дальше, по дороге 'изобретал' я разборный походный кульман, какой видел еще на Земле в полку у вертолетчиков, поелику предвидел, что чертить нам придется много. Скорее всего — красиво копировать, что начальство второпях накарябает. Ксероксов тут еще долго не предвидится.

Железнодорожный пейзаж империи мало отличался от привычного для меня земного: мосты, реки, поля, леса, придорожные поселки с аккуратными домиками и садами при них. Деревни вдалеке. Возделанные поля, на которых активно убирали урожай. Города с большими пафосными вокзалами и целыми районами деревянных пакгаузов. На станциях дежурные путейские в красных шапках и жандармы в лакированных касках с саблями на боку револьверами в белых кобурах. Торговки нехитрой снедью для тех проезжающих, которых в вокзальные буфеты для чистой публики не пускали, пока паровоз заправлялся водой. Для тех же пассажиров и бесплатный кипяток на каждой станции из титана в общем зале. Кран через стену выведен на улицу. Все это хорошо наблюдалось в открытую по теплому времени сдвижную дверь теплушки.

Паровоз свистел, периодически приветствуя кого‑то нам неведомого, дымил и колеса наматывали километры. А мы отдыхали от трудов праведных. Воистину: лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Особенно солдату. Выспались за время пути на год вперед.

Батальонный инженер и в пути продолжал со мной заниматься математикой, с восторгом удивляясь тому, как я легко щелкаю задачки для начальной школы. Вызывал каждый день вестовым меня к себе в купе и натаскивал минимум до следующей большой станции часа полтора — два, а то и дольше. Видать ему и самому в пути было скучно. А не дай ушедшие боги нам где‑то в тупичке постоять сутки, так и весь день был посвящен математике и черчению.

К арифметике инженер быстро подключил геометрию, и я в очередной раз решал простые теоремы, в том числе и знаменитые 'пифагоровы штаны' только тут они по — другому назывались — 'детской распашонкой'. В общем, полный курс землеустроения с армейским уклоном в меня активно вдалбливали. Никакой особой теории, только практические задачи. А цифры тут хоть и другого начертания, но десятичные, как наши арабские. С ними проблем не было.

Чуял я, что у инженер — капитана на меня какие‑то далеко идущие виды образовались, только он мне об этом не говорил. Но я и сам знал, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И то для второй по очереди мышки. Но знания, точнее их официальное происхождение, были для меня важнее.

Если время позволяло, то и имперский язык в ход шел и осваивался он у меня не то чтобы легко но без напряга. По крайней мере, в устной форме. Все‑таки пятый язык за свою жизнь изучаю. Но без засад не обошлось. В письменном имперском филологи от большого ума навтыкали дофигища всяких дивтонгов и прочих мерзостей, когда три — четыре буквы обозначают один звук, чего в рецком совсем не было. Там на каждый звук одна буква. К тому же алфавиты практически одинаковые. Так что поначалу я путался.

Читал я уже совсем неплохо по — рецки и по слогам еще на имперском. Пока этот процесс больше напоминал дешифровку, чем свободное чтение.

Дорвавшись до местных газет на станциях, поднакопив за дорогу впечатлений, сделал я вывод, что развитие этого мира находится, если сравнивать с нашей Европой, где‑то в последней четверти XIX века. Вроде как пулемет тут уже есть, броненосный флот на паровой тяге, а двигателя внутреннего сгорания еще нет, как нет и авиации — сплошное воздухоплавание. Повсюду господство гужевого транспорта. И винтовки у горных стрелков однозарядные, хотя и под унитарный патрон латунный. У офицеров револьверы уже есть: тяжелые, большие и длинноствольные. Типа киношных ковбойских. И калибр соответствующий. Пуля размером с желудь, наполовину в медной оболочке, из которой тупая головка торчит свинцовая. Останавливающее действие, наверное, рассчитывали на лошадь.

Новое место, на котором мы строили полевой укрепрайон, было уже не гористым, но вполне себе равнинным, разве что слегка всхолмленным и поросшим сосновым лесом. Часто между болот. В чем и проявилась главная засада. Сосняк всегда любит пристраиваться на песочке, а нам этот песок копать. Что удивительно: копать траншеи полного профиля, про которые я грешным делом думал, что их тут еще не изобрели. Так вот… Мы копаем, а песочек, сцуко, высыхает на солнышке и обсыпается со стенок. Но все равно это намного легче, чем долбить кайлом камень в горах.

На эти срочные работы выгнали всех, даже штабных писарей, не говоря уже о нас — чертежниках. И половину отправили в ближайшие леса жерди и колья выламывать для укрепления окопов плетенками. И все цигель — цигель — ай — лю — лю.

Я оказался пророком, вангуя себе ударный труд на ниве черчения, чем мы и занимались весь световой день. Но потом и нас бросили в этот песчаный прорыв, когда красивый отчет о выполненной работе для высокого начальства был уже готов. В двух экземплярах. В туши. Хотя на месте еще и конь не валялся, как следует. Даже разборный походный кульман, хоть он и был у меня в чертеже готов, делать стало некогда.

— Ниче… — подмигнул мне ротный, принимая от меня склейку листов ватмана с чертежом. — На то у нас пехота — царица полей. Ей все по плечу. Все переделки пойдут у них по графе обустраивания себе полевых удобств. А для нас главное вовремя и красиво отчитаться.

— Но ведь на месте ничего еще не сделано толком, господин капитан, — возразил я.

Ротный недовольно поморщился. Он у нас был барон и очень любил, когда его называли 'ваша милость'. Но ко мне больше не придрался, так как я его титулую все же в полном соответствии с новым Уставом и хожу в любимчиках у батальонного инженера. А с инженером в инженерных войсках простому командиру ссориться себе дороже.

Но если подчиненного нельзя наказать, то припахать можно везде и всегда. Легко!