Зато мама была категорически против всех похождений Марго. Она постоянно упрямо твердила, что девочке надо взрослеть, чем доводила дочку до белого каления. Самое обидное, что взрослением мама считала юбочки и платья, свидания-охания и прочую чушь из женских романов девятнадцатого века, а джинсы, белые кроссовки, дружеское общение с парнями – наоборот, по ее мнению, были впадением в детство.

– Марго, ты же девушка! – говорила мама, трагично всплескивая руками. – Ну, мы с отцом тебе дали поиграть в пацанку, но ты не заигрывайся!

Иногда мама до того выводила Марго из себя, что девушка хотела просто схватить вещи и убежать из дома. Пожить можно было у друзей или подруг, да где угодно, хоть на пятачке за стадионом, лишь бы не слышать это пиление матери. Хорошо хоть отец не вмешивался, а то план бы немедленно воплотился в жизнь. Но папе приходилось лавировать между двух огней, а если считать бабушку, то между трех. Каждая сторона понимала, что отцовское мнение перевесило бы все прочие аргументы, и стремилась всеми правдами и неправдами получить его поддержку. После нескольких лет изнурительных дипломатических и военных действий папа официально заявил о своем нейтралитете и выходе из семейных разборок.

– Делайте, что хотите, только меня не впутывайте. Я свое мнение уже высказал: я Маргошке доверяю. Она взрослая, умная и нас никогда не опозорит.

Мама с той поры немного ослабила контроль, но все равно нервы потрепала дочери изрядно.

И вот теперь кажется – как же давно это было… Марго ехала в машине на заднем сиденье, смотрела на заснеженную Пензу (тут снега было больше, чем в Москве, хотя столица находится гораздо севернее Поволжья) и слушала, как мама говорит и не может остановиться, глядя на нее в зеркало заднего вида:

– Волосы подкрашивала? Нет? Как будто темнее стали… Значит, питаешься хорошо? Волосы совсем черные, как воронье крыло. И сама расцвела, расцвела вся, девочка моя. Совсем уже выросла… Я вареники сделала, сама, не магазинные, а сама, с картошкой. Помнишь, как ты в детстве любила, с лучком жареным… И лицо у тебя другое какое-то, взрослое совсем…

– Я думаю, наша дочь влюбилась, – сказал папа, круто поворачивая на улицу Суворова. – Да?

Марго густо покраснела, что, впрочем, уже было ответом. Папа сам ответил на ее вопрос, ответил правильно, и глупо было даже пытаться спорить: он знал дочку еще лучше, чем она сама.

В лице мамы вдруг что-то изменилось, и она тихонько заплакала.

– Мам, ты что… – прошептала Марго, положила руки маме на плечи, стала ее гладить по голове, как не делала уже тысячу лет, и заревела сама, только не сдержанно, а по-детски, хлюпая носом.

– Ну, я думаю, что лучше плакать от любви, чем от горя, – улыбнулся папа, – включить вам музыку погрустнее?

Потом были и вареники, и долгие рассказы, и фотографии, и даже видео (Герман снимал Марго и смонтировал небольшой ролик), но про Емельяна лучше было не рассказывать. Самое главное, что она сама поняла про свои чувства к нему, а родителям это знать было не обязательно.

После роскошного семейного завтрака, так сильно отличавшегося от скудных трапез в общаге, вопросы стала задавать Марго: как дела на работе у папы, у мамы, как здоровье у бабушки, ну и наконец, дело дошло до дворовых друзей, до Васяна и Никитоса. Девушка пыталась спрашивать с деланым безразличием: мол, это я так, для вежливости, я же повзрослела. Но мама почему-то отвела глаза, а папа сильно посерьезнел.

– Марго, похоже, тебе предстоит сделать еще один шаг к взрослой жизни, – сказал он.

– Игорь, я ее никуда не отпущу, – сказала мама. – Она уже все, она уехала, это прошлая жизнь!

Руки у Марго стали холодными.

– Что случилось?

Случились неприятности. Причем серьезные. Когда самый юный член тусовки, Коля Жуков, по прозвищу Жучок, отправился в район Терновку в местный Дом культуры на концерт панк-группы «Ленинс Броневик», то вечером его подкараулила местная шпана, у него отобрали телефон, деньги, куртку, а ему самому разбили нос. Об этом сразу стало известно всем ребятам с района.

Акцию возмездия возглавил Мамай. Он собрал всех крепких парней, человек десять, и те двинулась в Терновку на разборку. Возле Дома культуры были обнаружены виновные, им быстро накостыляли по шее, отобрали похищенные телефон и куртку, заставили вернуть деньги. После наказания довольная группа пошла на автобусную остановку. Однако побежденные не желали смириться с такой ролью: они быстро позвонили своим товарищам и, успев за несколько минут собрать огромную толпу, набросились на парней из Рабочего. Битва была неравной, а поскольку нападавшие были вооружены, то пролилась кровь.

– Кто ранен? – пересохшими губами вымолвила Марго.

– Никита Прутков и Вася Ситников. Арматуриной их здорово отходили. В больнице лежат.

– А Мамай?

– В полиции он. Уголовное дело заводят по хулиганству. Нос он сломал кому-то.

И мама запричитала:

– Ох, дочка-дочка, как же хорошо, что ты отсюда уехала! Ты же обязательно бы с ними пошла, обязательно! И что? Или голову проломили бы, или в тюрьму!

– Мама, папа, а что же вы сразу не сказали?

– Не хотели тебя раньше времени расстраивать. Да это и не имело значения. В больнице приемный час с десяти, а в полицию тебя не пустят.

– И я не пущу, – закричала мама. – Нет! Мы ее полгода не видели! Пусть дома посидит, мы с бабушкой хоть поглядим на нее!

Папа практически никогда не спорил с мамой: ругаться из-за всякой ерунды он считал ниже своего достоинства, и поэтому в мелких вещах обычно все было по-маминому. Зато когда дело касалось чего-то важного, он просто не слушал ее: решение было уже принято и не обсуждалось.

– Сходи сперва к парням в больницу. Они звонили сюда, просили, чтобы ты зашла. Не забудь гостинцев купить: с пустыми руками ходить неприлично. Поддержи ребят, они что-то совсем расклеились. Потом встретимся на Железнодорожной – сходишь к Мамаю. У меня там бывший сослуживец – пропустят как-нибудь.

– В тюрьму! В тюрьму еще дочку потащи! – закричала мама, но папа только улыбнулся:

– Пусть посмотрит. Ей не повредит для общего развития.

В больницу ребятам Марго накупила фруктов, а потом еще, подумав, взяла на рынке копченого мяса.

Васян и Никитос лежали в отделении травматологии на соседних кроватях и выглядели они совсем плохо: руки в гипсе, головы перемотаны бинтами, лица перемазаны зеленкой. Тем не менее оба хрипло смеялись над какой-то шуткой беззубого старичка. Палата была переполнена.

– Привет, Вася. Привет, Никита, – сказала Марго и поставила на тумбочку пакет с гостинцами. На глаза ей вдруг навернулись слезы. Парни, с которыми она провела детство и юность, лежали перед ней в кроватях под тонкими одеялами, худенькие, с голыми забинтованными руками. Даже большой Никитос со своей остриженной круглой головой и оттопыренными ушами был каким-то маленьким и жалким.