– Сильнее? – заорал пират.

– Немного.

– Хорошо. Выпьем!

Они стукнулись кубками.

– Крейгелахи! – крикнул шотландец.

Это был боевой клич клана Грантов, призыв всем мужчинам собраться на вершине холма, носящего это имя, и отбросить врагов. Джон Грант уже много лет не кричал этот клич. Для них – для клана, семьи – он был изгнанником. Но сейчас, когда его жизнь подходила к концу, ему хотелось почувствовать связь с ними.

– Германец, я тебя люблю, – пробормотал Станко, обняв его за голову и притягивая к себе. – Ты мне как сын.

Слова были добрыми. Но Грант видел хитрые глазки, утопающие в потном лице, как оливки в хлебе. Голова, которую сейчас обнимал Станко, очень скоро будет плавать в бадье с так любимым ими спиртным – хотя они будут сетовать на пустую трату – на пути к султану.

– А ты известный свинолюб, – улыбаясь, ответил на английском Грант.

Ему нравилось оскорблять их на языках – он свободно владел семью, – на которых они не знали ни слова. Джон снова поднял кубок.

– Крейгелахи! – завопил он, подбрасывая еще дерева.

* * *

Григорию становилось все неуютнее. Не столько от его насеста в колокольне Святой Эмилии, хотя воздух здесь был холоднее, чем сиськи святой, а ветер отыскивал каждый шрам и синяк в его теле и вонзался в них. Хуже было другое: он сидел здесь уже около двух часов, и за это время в дом напротив вошли по меньшей мере десять человек, а вышли только двое. Всякий раз, когда кто-то входил, из дверей вырывались обрывки песен, тостов и строф отвратительной хорватской поэзии. И клубы жаркого воздуха, от которых Григорий дрожал еще сильнее.

Наступила ночь, возможно, тот самый час. Имя жертвы было тайной и называлось в тавернах, которые навестил Григорий, громким шепотом.

Иоганн Грант, германец, вот-вот умрет. И место его казни тоже не скрывалось. Кто захочет связываться с омишскими пиратами в их собственном логове?

«Я?» – думал Григорий. Он уже начинал в этом сомневаться: слишком много пиратов, слишком сильно его окоченение. Он знал, что ему следует сделать: вернуться на нанятое судно и отплыть в Рагузу. Все шансы против него. Он опоздал.

И если так? Он вернется в свою лачугу. Дукаты, полученные вперед, принесли ему камень для дома. Лучший камень привозили с Корчулы, и Григорий воспользовался этим в качестве прикрытия другого дела. Но ему нужны еще деньги, на каменщиков. Кроме того, если он не справится с задачей, аванс должно вернуть. Никто не обманывал Джустиниани. Он потеряет все.

Выбора нет, и ждать больше нечего. Чертыхнувшись, Григорий спустился на уличку и дождался, пока еще пара пиратов, поднявшихся на холм, зайдут внутрь. Продолжая ругаться, он последовал за ними.

Сначала ему показалось, что он шагнул в берлогу алхимика. Его дядя занимался между делом герметическим искусством, и у него было похожее оборудование. Но Григорий быстро понял, что сильный запах исходит не от нагретых металлов, а от апельсинов. Здесь создавали не философский камень, а субстанцию, которую арабы назвали аль-кол.

Он был в маленькой винокурне.

Промерзший насквозь, Григорий мгновенно – и неприятно – согрелся. Помимо перегонной установки, полтора десятка пиратов рыгали и пердели, аккомпанируя своим бесконечным тостам. Но, спасибо спертому воздуху, лицо здесь укрывал не только он. Значит, его – чужака – приметят не сразу. Вдобавок внимание людей занимал центр комнаты. Сидящий там человек.

Ему уже приходилось такое видеть. Близость смерти привлекает внимание каждого человека. Ад или небеса манят. Вот жизнь, а скоро она сменится своей противоположностью, и этот переход завораживал. Никто не хотел пропустить то самое мгновение.

Но этот мужчина и без того привлекал внимание. Высокий и стройный, резкий контраст с пиратами, сложенными наподобие бочонков. Они в разноцветном тряпье, он – в спокойном черном. Их лица были круглыми, как и животы, его – худое и вытянутое. Но сильнее всего их отличал цвет. Пираты, все до одного, были черноволосыми и загорелыми, как это свойственно их нации и роду занятий. Их пленник был настолько бледным, будто никогда не видел солнца, а провел всю жизнь под землей, в местах вроде этого подвала. Его бледность подчеркивали длинные, вьющиеся рыжие волосы, обрамлявшие его лицо огненным ореолом.

Приговоренный мужчина походил на своих пленителей только одним: он был абсолютно, совершенно пьян.

Григорий облизнул губы под маской. Он и сам не отказался бы от глотка. Но если тянуться к бочонку, из которого вновь прибывшие выдаивали остатки, он привлечет внимание, которого хотел избежать.

Это было безнадежно. Григорий чувствовал, что кровавая развязка уже близка. Пламя жадно лизало бока котла, из потрескавшихся уплотнений сочился пар, собирался под потолком, временами выбрасывал струйки в сторону людей. Те вскрикивали, потом наклонялись поближе. Самый толстый и потный пират убрал руку с затылка мужчины и теперь неуклюже нащупывал что-то под одеждой.

«Безнадежно». Григорий повернулся к двери. Он не желал наблюдать, как жизнь этого человека внезапно оборвется. Он достаточно такого навидался, совсем близко.

Потом пленник заговорил – и Григорий замер. Он провел полгода прикованным галерным рабом – греби и пытайся не умереть, вот и всё – и выучил язык раба, прикованного рядом.

Мужчина говорил на английском. И его слова вернули Григория в комнату, дали ему крошечную надежду.

* * *

«Ну, давайте, мерзавцы. Хотя бы составите мне компанию у адских врат».

Спиртное всегда вызывало у Гранта загадочное превращение. Вот он весело смеется над ситуацией, ее абсурдностью: парень из Стратспея, умирающий в каком-то погребе Бог знает где, от руки пиратов, вот это да, Христос на карусели, по воле турка, чтоб у него печень закипела, из-за знания, которым он уже не владел. А в следующую секунду он разозлился. Нет, не просто разозлился: пришел в ярость до налитых кровью глаз. Это было отцовское наследство. Добродушнейший из пьяниц – а в следующее мгновение уже лупит всех, до кого может дотянуться, и сам не в силах объяснить причину.

Ну, у Джона Гранта были причины. Эти рыбогрёбы собирались его убить. Он не особо боялся смерти и имел мало поводов подольше задержаться в этом мире. Он отказался от всего, что любил, когда выбрал дорогу изгнанника. После этого он так и не нашел ничего стоящего жизни. Но это не значит, что его смерть должна послужить этим отбросам моря. Да еще после того, как он сотворил для них превосходную aqua vitae, лучшую в здешней пустыне приличного аль-кол…

Неблагодарность, вот что. Неблагодарность всегда бесила его. Совсем как в тот раз, когда его выгнали из Сент-Эндрюсского университета, а ведь он взорвал всего лишь маленький сарайчик. И разве он не был на пороге значительного химического открытия? А когда Джон вернулся в свой глен, чтобы поделиться открытиями с семьей, они отвергли его. Ну, им он тоже показал…