теперь у меня была возлюбленная, новый круг общения и дружба с Генри. Иногда я встречал Марка во время прогулок или по пути на встречу Общества спиритуалистов, но все чаще он крутился неподалеку от дома Клары. Что он искал? Следил за кем-то? Размышляя над этим, я и пришел к дверям возлюбленной.

На лестнице опять воняло дохлятиной, и я вспомнил, как в прошлый мой визит миссис Бэгшот, пожилая леди из соседней квартиры, жаловалась на то, что это совершенно невыносимо, а управляющий ничего не делает.

Клара открыла не сразу, и я уже начал подумывать, что запах действительно невыносим, когда наконец услышал легкие шаги.

– Ты рано, – тихо произнесла Клара, приоткрывая дверь так, чтобы я мог видеть ее, но не мог зайти.

– Я скучал, поэтому решил посвятить весь день тебе! Кто знает, что ждет меня после?

Клара кротко смотрела на меня снизу вверх, но отходить не спешила. Она была чем-то взволнована, бледные пальцы, сжимающие на груди шаль, дрожали.

– Милая? Все хорошо?

Повисла пауза. Клара смотрела сквозь меня, словно прислушиваясь к чему-то. Я тоже напряг слух, но нас окружали привычные звуки пробуждающегося доходного дома: приглушенные шаги, голоса слуг, шорохи, хлопки дверей. Ничего необычного.

– Да… Да, Кристофер. – Клара тряхнула головой и посторонилась. – Прости, мне показалось, что духи хотят поговорить со мной.

Едва мы оказалась в квартире, как сумка упала на пол, брякнув банкой с колдовской мазью. Прижав Клару к стене, я впился в ее губы поцелуем и отпустил, только когда стало жарко.

– Глупенький, – она покачала головой, – надо быть серьезнее!

– Я скучал, – повторил я и улыбнулся, с удовольствием отметив, как на ее бледные щеки вернулся румянец.

Подняв сумку, я двинулся привычным маршрутом – в спальню.

С моего последнего визита она изменилась: Клара аккуратно заправила кровать, свечным воском нарисовала на полу замысловатый цветок, а на каждом лепестке его закрепила по свече. Окружали все это вазочки-курильницы. Пахло воском, лилиями – духами Клары – и чем-то еще… чем-то очень знакомым! Смесь черной кожи и земли, алхимических пробирок и горького дыма.

– Знаешь, – я потянулся и скинул пальто прямо на пол, оставшись в рубашке, – этот аромат очень напоминает мне о Генри!

Клара подошла, обхватила меня поперек талии, прижавшись к спине и мешая обернуться.

– Это очень странно. Запах пыли и воска напоминает мне о библиотеке.

– Да? – Я пожал плечами и все-таки повернулся к ней. – Раз ты так говоришь…

– Чем займемся до вечера?

– Я хотел подробнее узнать об обряде, вдруг что-то пойдет не так?

Клара смешно фыркнула и улыбнулась:

– Что может пойти не так, когда стремишься к свободе? У меня есть более приятное предложение!

Она привстала на цыпочки, зарывшись тонкими пальцами в мои волосы, и поцеловала.

* * *

Все было готово. Комнату наполнял терпко пахнущий дымок от трав, тени сгущались в углах, я стоял в центре светящегося «цветка», и каждый удар сердца приближал миг свободы.

Клара сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и улыбалась самыми уголками губ. Выражение ее лица оставалось для меня загадкой: невинность и кротость уступили место предвкушению. Но спросить я уже не мог, обряд начался, и любые разговоры были под запретом.

Рядом с ней лежали мои карманные часы. Секундная стрелка в последний раз описала круг, и пробило двенадцать. В тот же миг восковые линии на полу нестерпимо полыхнули белым, ослепив меня. Я запоздало вскинул руки, пытаясь защититься, закрыться от обжигающего света, и земля ушла из-под ног. Кажется, я закричал.

…В этот раз Третья Дорога выглядела как болотная тропа: темнота, разгоняемая лишь зеленым мерцанием гнилушек и чьих-то глаз; тихие вздохи, недобрые смешки и шепотки; тяжелый, влажный, сладковатый воздух, которым так трудно дышать; осока и бледные, не видевшие света ползучие травы.

Я лежал на краю тропы. Сама она петляла по кочкам и через несколько десятков метров ныряла в высокие камыши. Началась она прямо у моих ног, а за спиной стоял непроглядный, монолитный мрак. Что же это? Обряд пошел не так?

Я со вздохом поднялся и попытался очистить брюки от грязи, но лишь размазал ее. Босые ноги, покрытые мазью, чесались и словно тянули куда-то вперед. Я двинулся через болото. Трава и колючки впивались в ноги, иногда я по колено проваливался в трясину, но мазь не смывалась. Чем дальше я уходил, тем выше становилась осока; ее жесткие острые листья с удивительной легкостью рассекали плоть. Иногда побеги заступали мне дорогу, и, продираясь сквозь них, я изрезал себе все руки. Нетронутой оставалась только ладонь с наперстянкой, поэтому, если не получалось обойти, я старался отводить листья именно ею. Цветку это не нравилось – и без того засохший за осень, он побледнел, и каждый раз, когда я касался осоки, ладонь немела. Может, это и есть обряд избавления? Испытание!

Но уверенности у меня не было.

Некогда белая рубашка превратилась в окровавленные, грязные лохмотья. Штаны – тоже. Царапины и порезы саднили, правую ладонь я уже не чувствовал, липкая испарина покрывала меня с ног до головы. Казалось, еще чуть-чуть – и я упаду. Рухну прямо посреди этих топей, а смешки и шепотки сольются в визгливый торжествующий хохот над слабым человечишкой, который дерзнул бросить вызов неизведанному.

Так и произошло: преодолев болото, я буквально вывалился из колышущейся осоки. Впереди показалась опушка леса. Дышать сразу стало легче, легкие наполнились воздухом, который пах опадом и землей. Ноздри больше не забивала вонь стоячей гнилой воды.

Не знаю, сколько я сидел на этом краю двух дорог. Казалось, я застыл вне времени: не было ни луны, ни звезд – неизменный серый сумрак. Я двинулся дальше, только когда к правой кисти вернулась чувствительность. Наперстянка на ладони обрела цвет и четкость. Ноги вели только вперед.

Колдовской лес запомнился как переплетение ветвей над головой; как искривленные стволы, окружающие со всех сторон и заступающие дорогу назад; как крики сов, разрывающие поскрипывание безлистных веток. А еще я запомнил терновник. Его шипы были еще острее, чем осока, и каждую царапину от них жгло огнем. Наперстянка уже не… защищала?

«Неужели я ошибся? Обряд должен был призвать того, кто избавит меня от метки, но я провалился на Третью Дорогу! Она приведет меня к нему? Или к фэйри? И что тогда делать?» – мысли роились в голове, сменяя одна другую.

«Крис!»

Я вздрогнул и поднял глаза от земли. Лесная тропа обрывалась, и, если бы мне не почудился голос фэйри, я полетел бы прямиком вниз. И костей не собрал!

Внизу стоял замок: старые стены, башенки с бойницами, вокруг – огромное поле. Нет, сад! Ровные, посыпанные чем-то светлым дорожки, остриженный кустарник; отсюда не разглядеть, но, кажется, даже деревьям неизвестный садовник придал форму. Над замком светила огромная, полная луна, заливая его серебром. Надо мной ничего подобного не было: темное, серое, вязкое небо. Даже тучами или облаками эту пелену не назвать, словно тут их не существует. Я поискал глазами спуск: какая-то сила тянула меня к воротам замка и дальше, внутрь, пела, звала, манила. Теперь я почувствовал ее, она слилась со мной!.. Доверившись ей, я с новыми силами двинулся в путь.

Ворота были закрыты, но стоило мне крикнуть: «Впустите!» – как они беззвучно и быстро распахнулись, я едва успел отскочить от створок. Двор оказался пуст. Пустовали и холл, и лестницы. В коридорах меня провожали безжизненными взглядами пустые доспехи. Покрытые пылью ковры скрадывали шаги, и лишь мое дыхание тревожило тысячелетнюю тишину да тень ломала стройные квадраты лунного света на полу.

Ноги привели меня к высоким дверям, сработанным искуснейшим мастером: створки украшало переплетение золотых и серебряных трав с цветами, покрытыми росой из алмазов, узорами из сапфиров и топазов. Я во все глаза смотрел на это сокровище, и каждый миг открывал мне все больше деталей! Я протянул руку, чтобы коснуться произведения ювелирного искусства, но створки дрогнули и раскрылись, ускользая от моих пальцев. Запахло чем-то цветочным, неуловимо лилейным. К этому аромату примешивалась тонкая нотка тлена и пыли.

– Вижу, ты восхищен моими владениями. – Голос разнесся всюду, изгоняя мертвое спокойствие залов.

Передо мной на троне, словно выбитом из горного хрусталя, сидел… мужчина, но не человек. У людей не бывает такой сияющей белой кожи, таких блестящих серебряных волос. Им недоступна такая холодная, утонченная красота. Слепящая в своем