Поселковый люд торговал по обочинам ненужными вещами. Не самая трудолюбивая нация. Валовой национальный продукт на душу населения всего полторы тысячи долларов, а любимое крестьянское кушанье по сей день мамалыга – густая кукурузная каша…

Качество дороги заметно портилось. Относительно гладкий асфальт теперь представлял бетонку с повышенным содержанием речной гальки. Пышный православный храм посреди бедной деревни, на окраине другого поселения – устремленный в небо игольчатыми кровлями католический собор. Фасад приличный, а боковая стена осыпалась почти полностью, выломан кусок кладки, и опасное место огорожено забором. Разрушенная средневековая крепость в стратегической когда-то седловине перевала. Заросшая мхом крепостная стена, разваленные сторожевые башни, и лишь одна, уцелевшая, возвышается над частоколом нелюдимых скал…

Когда к Артему опять вернулось сознание, машина стояла у обочины, а Фельдман тряс его за плечо.

– Пробуждайся, Артем, нас выпускают погулять. Вчувствуйся, какой тут воздух.

– Перед смертью все равно не надышишься, – проворчал Артем и начал, старчески кряхтя, выбираться из машины.

Воздух был потрясающий – прозрачный, легкий, невероятно вкусный, насыщенный ароматами луговых трав и цветов. Закружилась голова, он прислонился к дверце, еще раз глубоко вдохнул…

Солнце клонилось к закату, озаряя вершины деревьев мягким желтоватым светом, серебрилось в речушке, протекающей буквально под ногами. Далеко на севере холмы вздымались уступами, превращаясь в полноценные горы, подернутые сизой дымкой. В ста шагах был мост с дощатыми перилами и бревенчатым настилом. Справа раскинулась крупная деревня. Заправка, магазинчики, питейное заведение, стихийный «колхозный» рынок. Десяток машин на площадке перед базарчиком. Провинциальная суета. Из распивочной вывалился мелкий мужчина в расстегнутой рубахе – из тех, что «мал мужичонка, да велика печенка», рухнул с крыльца, поднялся на четвереньки, добрался до ближайшего дерева, обвил, как любимую женщину. Старуха с прямой спиной на скамейке: вылитая скульптура Донателло «Мария Магдалина» – дряхлая уродливая ведьма, изможденная отшельница (правда, не в звериных шкурах). Кучка мужиков, подозрительно смахивающих на цыган, окружила допотопный драндулет с поднятой крышкой капота, чесали репы, энергично высказывали мнения о заглохшем моторе. Самый продвинутый в техническом плане тянулся к аккумулятору – попробовать клемму на язык. Другой отговаривал – видимо, знал, что если лизнуть аккумулятор, то язык самоампутируется.

– И эта страна претендует на брюссельскую капусту, – проворчал Артем.

– На что? – не понял Павел.

– На деньги Евросоюза. Павел усмехнулся.

– Не о том думаешь.

– Не хочу о ТОМ думать, – процедил Артем и повернул голову. Ослаблять контроль никто не собирался. Гурвич размеренной поступью удалялся к магазину – видимо, кончились сигареты. Анюта, набросив на плечи черную куртку, расставив ноги в зауженных брюках, стояла над обрывом, созерцая веселую игру мальков на перекате. Кряжистый шофер и безволосый Джерри сидели на косогоре и не спускали глаз с пленников. Джерри курил, а шофер, наверное, был спортсменом – грыз травинку.

– Ты меня не понял, – понизил голос Фельдман и повернулся спиной к обоим надзирателям. Бледное лицо сделалось каким-то загадочным.

– Предлагаешь побег на рывок? – насторожился Артем. – Глупо, Пашка. Рано гнать гусей.

– Знаю, глупо, – зашептал Фельдман, – у этих гавриков стволы под прикидом, срежут на первых шагах… Я о другом. Ты проспал что-то важное. Женька приказал шоферу остановить у этой деревеньки. Сигареты кончились. Десять минут привал, подышать свежим воздухом, и «этих двоих», то есть нас с тобой, выпустить подышать. Гурвич сразу ушел. За ним шофер вытряхнулся, потом лысый. Мы остались с Анютой. Ну ты еще спящий, но это не в счет… Тут Анюта и говорит человеческим голосом: «Медленно выходи и слушай. Вы с приятелем попали. Наши люди в курсе, на кого вы работаете. Не знаю, где прокололись ваши работодатели, но, возможно, в их структуре окопался осведомитель Ватяну. Вас не убили, и вряд ли убьют, пока не выяснят, действительно ли в сейфе швейцарского банка лежит картина Брейгеля. У Карра имеются основания полагать, что насчет картины вы не соврали, и приманка подлинная. Но живыми из Горошан вас не выпустят в любом случае. Через три часа мы остановимся на ночлег в придорожном мотеле у Кишту. Там вы должны бежать, спрятаться в горах и пробираться к шестидесятому километру трассы Мадь-Ваду – Крутояны. Внимание наших я отвлеку. А там уж рассчитывайте на свои ноги. У шестидесятого километра вас заберут…» Как тебе, Артем, такой поворотец?

Сердце бешено забилось. Анюта неподвижно стояла на краю обрыва. Она не шевелилась, словно чувствовала кожей, о ком говорят.

– Пашка, это же залипуха… – зашептал Артем, стараясь не выдавать волнения, – нас же провоцируют…

– Я тоже так подумал, Артем. А потом начал размышлять. А вдруг эта девка действительно местный Штирлиц? Свой среди чужих. Потряси мозгами. Она могла бы замочить своих друзей из пистолета. У нее бы вышло, подлови она обстоятельства. Но ей не хочется проваливаться из-за такого пустяка, как мы с тобой. Посуди сам, зачем им нас провоцировать? Они и так понимают, что при удобном случае мы охотно сделаем ноги. Нелогично. А в Сибири она с тобой не могла вести себя иначе – она же работала в команде…

– Черт… – условия «работы» не давали сосредоточиться. Мысли разбегались. Анюта и сейчас работает в команде… Из магазина, деликатно пропустив худую женщину и покосившись на ее ноги, вышел Гурвич. Закурил на крыльце, спустился и направился твердой поступью к дороге. Джерри и шофер, заметив приближение босса, стали подниматься с косогора. Беспокойно повела плечом Анюта.

– Думай, Артем, думай, – трескучим шепотом умолял Павел, – и хорошенько наблюдай. Следи за мыслями – они становятся словами. И ради бога не подавай вида, что нам открылось какое-то сокровенное знание…

В этой женщине была непостижимая загадка. Она смотрела на него насмешливо, спокойно, но спокойствие было напускным. В ней дрожала сжатая пружина, нерв. Она вгрызалась в него, как червяк вгрызается в мокрую землю. В иной ситуации он не преминул бы призвать эту интересную женщину на любовное ложе и не уронил бы чести россиянина в груде подушек и простыней. Но сейчас ему было не до эротики. Он закрывал глаза, но знал, что она смотрит, вертелся, испытывая чудовищные неудобства. Открывал глаза, сжимая зубы, и снова видел эту бездонную кареглазую падь, маленький серебристый пистолет на острых коленях, аккуратные тонкие пальчики, постукивающие по рифленой рукоятке.

Джерри дремал, откинув голову – его черед расслабиться. Гудел мотор. Уснул, устав бороться с напряжением, Павел. Временами отгибалась шторка, и начальник службы безопасности таинственного Ватяну придирчиво осматривал салон. Он не видел, как чернявая миниатюрная женщина буравит Артема взглядом. Она не просто хотела ему что-то сказать, она говорила, вот только языка он этого не понимал…

В густеющих сумерках проплыла деревня. Католическая церковь на отшибе – в круге раскидистых столетних дубов. «Deo Optimo Maximo…» – шептали одеревенелые губы.