Все, что в картине Липпи напоминало обыкновенную флорентийскую горожанку — вероятнее всего, супругу художника, — было безжалостно изгнано, ибо это не соответствовало идеалам красоты, взлелеянным Сандро. Одежду, которую обычно носили флорентийки и которая была детально изображена на картине Липпи, он заменил фантастическим плащом, необычным и неудобным по крою, но зато дающим возможность украсить его всевозможными складками и продемонстрировать свое умение владеть линией.

Мадонна Боттичелли погружена в глубокое размышление. О чем она думает? О своей собственной судьбе, о будущей страшной смерти своего ребенка? Нет, это уже была не Мадонна Липпи, это была Мадонна Сандро Боттичелли с ее замкнутым внутренним миром, недоступным другим. Этого он достиг, изобразив Деву Марию с полузакрытыми глазами, отрешенной от земных забот и находящейся в углубленном размышлении. Тот же прием Сандро повторит множество раз в своих творениях. Эти полузакрытые глаза будут придавать его картинам налет таинственности, какой-то меланхолии, свойственной только ему, Сандро — он будто бы демонстрировал, что у каждого человека есть скрытый от других внутренний мир. Первым среди художников Возрождения он сделал шаг в направлении создания психологического портрета, но вряд ли сознавал это. Конечно, Уччелло мог бы упрекнуть его в нарушении законов перспективы: следуя советам своего учителя, Сандро рассек фон каменной стеной. Верроккьо поворчал бы насчет того, что Сандро исказил законы пропорции и оказался совершенно неспособен создать совершенную композицию. Одним словом, в своей картине он допустил массу отступлений от законов живописи, но заказчика она удовлетворила.

Эта работа понравилась и Липпи, который на короткое время приехал во Флоренцию, чтобы приобрести необходимые ему краски — в захолустном Сполето их было не сыскать. За это время учитель очень изменился — постарел и, казалось, помрачнел. Было заметно, что он тоскует по Флоренции, но тем не менее не собирается возвращаться в родной город. Он рассказывал, что и в Сполето натолкнулся на подозрения, почти ненависть. Оказалось, что в городе проживают родственники его супруги Лукреции, которые распространяют о нем и о ней злостные слухи, обвиняя их во всех смертных грехах. Он снова звал с собою Сандро — они ведь сработались, и по последней работе юноши видно, что он усвоил его манеру. Сейчас ему помогает в росписи собора сын Филиппино — у него оказались хорошие задатки живописца, и со временем он может стать не последним в ряду художников. Если с ним, Филиппо, что-либо случится, он хочет, чтобы Сандро продолжил обучение его сына. Их стили настолько близки, что мальчику не нужно будет переучиваться.

Ехать в Сполето Сандро наотрез отказался. Там он, конечно, многому мог бы научиться — Липпи писал фрески на темы из жизни Богоматери, что не могло не привлекать Сандро. Однако ему предстояло снова взяться за выполнение заказа для Медичи — Подагрик женил своего сына Лоренцо, и за остающийся до свадьбы год необходимо было подготовить торжества, которые должны были затмить пышностью все предыдущие. Все флорентийские живописцы надеялись на участие в их подготовке, в том числе и Сандро — для него это был важный этап в карьере, экзамен на роль полноправного мастера. Липпи не удалось уговорить его. Он уехал один, подарив Сандро на прощание инструменты для изготовления фресок и кисти для написания картин, словно назначая его в свои преемники. Но если разобраться по существу, он дал ему гораздо больше — мастерство живописца, умение писать непревзойденных по красоте Мадонн, а также знания, необходимые для создания картин на исторические, то есть библейские темы. Прощаясь с учителем, Сандро обещал исполнить его просьбу относительно Филиппино. Он и предположить не мог, что это обещание ему придется выполнить уже в ближайшее время.

После завершения «Мадонны Воспитательного дома» его признают как художника. У него нет недостатка в заказах — правда, все его клиенты пока что люди не особенно состоятельные, и в Сандро их привлекает то, что за свои картины он берет в два, а то и в три раза дешевле, чем его маститые коллеги. И дело не только в том, что он все еще подмастерье и не может требовать той же платы, что и мастера, но и в том, что он, похоже, не знает цену деньгам, не умеет торговаться и набивать себе цену. В этом он не похож на истинного флорентийца, который всегда знает, где можно найти выгоду.

Мариано ворчит; в сыне ему не нравится многое — и его неумение пробиваться в жизни, и легкомысленное отношение к деньгам, и эти появившиеся в последние время связи с домом Медичи. Мариано знает, что без поддержки сильных многого достигнуть нельзя, ведь недаром говорят: сильный — это та же скала, к которой можно прислониться, отбиваясь от врагов. Но Сандро по своему слабоволию наверняка будет втянут в ту порочную жизнь, которую ведут молодые Медичи, не обретя при этом ни влияния, ни авторитета. Мариано предпочел бы всему этому, чтобы Сандро, наконец, получил звание мастера и вступил бы в компанию святого Луки. Вот там он найдет и истинных друзей, и помощь, когда столкнется с трудностями. Члены цехов крепко держатся друг за дружку и не дают своих коллег в обиду. Это он не раз испытал в собственной жизни. Но похоже, что сын его, преклоняясь перед какой-то призрачной свободой, и здесь не собирается чем-либо ограничивать ее. Он все тянет со своим вступлением в гильдию, и никакие уговоры на него не действуют.

Сандро работает поразительно много: Мадонны с младенцами выходят из-под его кисти одна за другой, не принося ему, однако, ни особых заработков, ни почета среди коллег. Да и какой может быть почет, если все эти Мадонны, как сестры, походят на Мадонн Липпи? Иногда даже трудно различить, где работа фра Филиппо, а где творение Сандро. Заказчики не валили к нему валом, но и на их отсутствие не приходилось жаловаться — флорентийцам пришлись по душе его нежные и хрупкие Мадонны, напоминавшие замотанным делами купцам и ремесленникам о неописуемом небесном блаженстве. Сандро брал дешево, работал быстро, не утруждая себя поисками чего-то из ряда вон выходящего. Удавшихся ему однажды Мадонн он беззастенчиво множил, а если и вносил изменения, то по мелочам: либо менял символы, намекающие на предстоящие муки Христа, либо удлинял овал лица, либо набрасывал на голову Мадонны вуаль, и тогда тратил основное время на то, чтобы довести до совершенства эффект ее прозрачности и невесомости. На судьбу он не сетовал: в многочисленном клане флорентийских живописцев было немного всеми признанных, дорогостоящих мастеров, к которым было боязно подступиться. Большинство соглашались на все, не гнушаясь мелкими заработками, и корифеи смотрели на них свысока. На их фоне Сандро выглядел вполне достойно.

Благодаря отцу Сандро был избавлен от необходимости зарабатывать на жизнь. Деньги, полученные от заказчиков, текли как сквозь пальцы — на наряды, ибо он не желал отставать от флорентийских щеголей, на угощение друзей, которых у него было немало, на разные разности, которые обходились недешево. Похоже, он собирался остаться в холостяках, несмотря на все увещевания, а иногда и требования отца. И здесь он тоже следовал моде — многие его сверстники не спешили связывать себя узами брака, благо во Флоренции доступных женщин хватало, а со времен Боккаччо нравы стали еще менее строгими. Но молодой живописец вряд ли мог привести себе в оправдание довод, которым пользовались прославленные мужи: они-де хотят быть независимыми и ничем не обязанными, дабы посвятить себя всецело наукам или вольным искусствам.