Лишь значительно позже открылось, что план привлечь внимание к земельным спекуляциям был разработан Нерони вместе с Лукой Питти и преследовал совершенно иную цель, чем приумножение богатства Медичи. Чтобы приобретать участки, требовались наличные деньги, причем немалые. Получить их можно было, только востребовав с должников кредиты, на которые был так щедр Козимо. И Пьеро сделал это, не задумываясь о последствиях. Началось массовое разорение мелких купцов и ремесленников. Мариано готов был рвать волосы на голове — даже он понимал, что Пьеро делает чудовищную глупость. Ни один здравомыслящий банкир не будет вкладывать все свои деньги в предприятие, которое, может быть, и принесет ему прибыль, но в отдаленном будущем. Дело кончится плохо, предрекал Филипепи, Пьеро не знает нрава флорентийцев. Своим требованием возвратить кредиты он только восстановит против себя сограждан. Мудрый Козимо, наверно, переворачивается в гробу!

Разорение коснулось и живописцев, особенно тех, кто не мог прожить своим ремеслом и в качестве подспорья открывал лавки или строительные конторы. Да и те, кто побогаче, также страдали от необдуманных действий Подагрика. Число заказов резко сократилось — денег на картины у горожан теперь не было. Покинул город старый Паоло Уччелло, которому предложили перебраться в Урбино, и он с радостью согласился. За ним потянулись и другие: благо в Италии есть множество князей, которые стремятся, подражая королям и папам, окружить себя придворными поэтами, живописцами, архитекторами. Липпи предложили перебраться в Сполето, чтобы писать фрески в местном соборе. Он решил ехать — дальнейшее пребывание во Флоренции ничего ему не давало. Вот закончит очередную Мадонну и тронется в путь. Он предлагал и Сандро отправиться вместе с ним, но тот не пожелал оставлять Флоренцию. В самом деле, кому он, безвестный ученик, нужен на чужбине? К тому же он даже представить себе не мог, как будет жить вдали от родного города.

Недовольство Подагриком все больше росло. Флоренция бурлила. Нужно было совсем немного, чтобы это недовольство выплеснулось на улицы города, и тогда Пьеро несдобровать. Нерони успокаивал его: ничего не случится, разве он не знает своих сограждан? Поболтают и успокоятся, как не раз уже бывало. Но сомнения закрадывались в сердце Пьеро. Так ли это? Разве отец не предупреждал его, как опасно вызывать недовольство граждан Флоренции — очень быстро оно перерастает в ненависть. Поразмыслив над этим и посоветовавшись с друзьями, он отказался от своей затеи. Город немного поутих, но семена недоверия были уже посеяны и дали всходы. Липпи не был уверен в том, что Подагрик не совершит еще какой-нибудь глупости, и своего решения уехать в Сполето не изменил. Все, что он мог дать Сандро, он ему дал. Он не в обиде, что ученик покидает его — рано или поздно это должно было случиться. Главное, чтобы он шел дальше и подобрал себе учителя, который бы помог ему в этом.

Такого наставника Сандро уже присмотрел — это был Андреа дель Верроккьо. Сандро знал его еще по тем временам, когда он своим ремеслом не мог даже заработать на штаны. Может быть, именно по этой причине он брался за все. Талантом Верроккьо, безусловно, обладал, что признавал и Липпи, и это помогло ему достигнуть совершенства и в живописи, и в скульптуре, и в ювелирном деле. Живописью, впрочем, он занимался от случая к случаю, хотя и был превосходным рисовальщиком. В тот год, когда вся Флоренция была вне себя от поступка Подагрика, он завершил статую библейского героя Давида. Скульптура снискала всеобщую похвалу, и это способствовало тому, что когда в этом же 1465 году умер великий Донателло, Андреа был провозглашен первым скульптором Флоренции.

Слава, которой Верроккьо так долго ждал, наконец пришла к нему. Он мог теперь расширить свою мастерскую, набрать побольше учеников и подмастерьев. Когда Липпи собрался покинуть Флоренцию, Сандро посетил Верроккьо и продемонстрировал ему свое незаурядное мастерство во владении линией. Верроккьо по достоинству оценил это умение и был не против того, чтобы Сандро перешел в его мастерскую. Возможно, он намеревался сделать из него не только художника, но и скульптора. Но возня с глиной и металлом мало привлекала Сандро. Что его влекло к Верроккьо, так это ходившая среди живописцев молва, что Андреа — непревзойденный мастер в передаче красками объемности фигур. Этому мастерству Сандро хотел научиться у него в первую очередь. Они договорились, что как только Липпи покинет Флоренцию, Сандро станет помощником Верроккьо.

Но отъезд Липпи задерживался. Фра Филиппо собирался уехать весной следующего, 1466 года и спешил завершить те немногие заказы, которые у него еще оставались — ведь из Сполето не так легко ездить во Флоренцию, как из Прато. Его мастерская почти обезлюдела, многие ученики и подмастерья ушли, но Сандро считал себя не вправе покидать учителя в это трудное для него время. Во Флоренции между тем было спокойно. Уже отпраздновали Рождество и ожидали праздника Пасхи. Сторонники Питти вроде бы притихли, Подагрик занимался устройством своих дел и восстановлением того доверия сограждан, которое он чуть было не разрушил. Теперь он вел себя более осторожно.

У Сандро было мало времени, чтобы вникать в городские дела. Напряженная работа в мастерской не давала ему возможности тратить время на беседы и встречи — а как еще узнаешь новости? Мариано болел и теперь больше размышлял о своей душе и о предстоящей продаже своей мастерской, чем о делах семейства Медичи и его соперников. Поэтому колокольный звон, донесшийся с площади Синьории, и топот толпы, бегущей на площадь с криком: «Парламенто! Парламенто!» — оказались для Сандро неожиданными, к его изрядному стыду: будь он настоящий флорентиец, заботившийся о судьбе родного города, он бы предвидел такое событие.

8 марта 1466 года скончался миланский герцог Франческо Сфорца. Сообщение об этой смерти Сандро пропустил мимо ушей, хотя во Флоренции о ней много говорили. Да и какое ему до этого дело? С герцогом он компании не водил и родственником его не был, поэтому не имел никаких причин сокрушаться по поводу его смерти. В Синьории, однако, разгорелись жаркие споры. Дело в том, что у Флоренции с миланским герцогом был договор, обязывающий Милан приходить на помощь Флоренции в случае нападения на нее Венеции или Неаполя. За это обязательство Флоренция выплачивала ежегодно Сфорца значительную сумму. Теперь встал вопрос, платить ли эту сумму сыну покойного герцога Галеаццо Сфорца. Пьеро говорил: ради безопасности города это надо сделать. Питти был против: зачем платить, если Флоренции сейчас никто не угрожает?

К соглашению прийти никак не удавалось, и противник Подагрика увидел в этом благоприятный шанс свалить Пьеро. Нет ничего опаснее, чем покушение на кошельки сограждан — в прошлом году Подагрик уже смог убедиться в этом. По Флоренции снова поползли слухи, что Медичи стремятся разорить город. Деньги, которые собирались выплатить Милану, полезнее израсходовать на нужды Флоренции! Питти счел, что для него наконец-то настал благоприятный момент. Нужно обратиться к народу — созвать парламент. Страсти накалялись. Прошел слух, что на Пьеро готовится покушение, когда он будет возвращаться в город со своей загородной виллы. И вот тогда ударил колокол.

Площадь Синьории встретила Сандро бешеным гвалтом. Сейчас ему как полноправному гражданину в первый раз предстояло решать, как следует поступить Флоренции. Но разве можно что-либо разобрать в этом гаме и составить собственное мнение? В толпе шныряли агенты и Медичи, и Питти. Одни убеждали: незачем бросать деньги на ветер, другие пугали: Венеция вооружается и не сегодня, так завтра нападет на Флоренцию, если та останется без союзника. Прав Питти — нет, прав Медичи! Все больше на площади тех, кто считает, что Питти и его сторонники хотят выдать Флоренцию Венеции. Нет, не бывать такому! Смерть предателям и изменникам! Свобода Флоренции дороже денег! Наиболее ретивые уже бросились к городским воротам, чтобы закрыть их и не дать улизнуть тем, на которых сейчас обрушится народный гнев. Голосов тех, кто все еще поддерживает Питти, почти не слышно — они тонут в приветствиях Подагрику, патриоту родного города. В дверях Синьории появляется Пьеро, поднимая высоко над головой ключи от городских ворот. Он победил: судьба Питти и тех, кто выступал вместе с ним, передана народом в его руки, и он может делать с ними, что захочет. Достаточно одного его слова, и от них не останется и мокрого места.